_201.DOCX | страница 5
Настя улыбается почти сквозь слезы, но она рада возможности поверить в другой исход сюжета. Растопырила пальцы и показывает восемь из них: столько, сколько детей, которых нет в балете. А потом пишет что-то на клочке бумаги. А потом все-таки досматривает историю Ромео и Джульетты. А клочок бумаги – вот он:
В русском звучании это примерно так:
Любовь великолепна,
Любовь добра,
Любовь – это всё для меня,
Любовь – это хорошо.
Любовь прекрасна всякий раз.
(Школа Монтессори предполагает свободу творческих изъявлений детей: был февраль и, возможно, их настраивали на предстоящий День Святого Валентина.)
* * *
А мы понятия не имели, кто такой этот Валентин. Да еще Святой. В этом слове было противоречие всему, что нас окружало. Какие еще святые...
Но даже у подростков есть объем памяти и где-то в глубине ее тихим маятником покачивалось: " Сего-о-дня Ва-лен-ти-и-нов день...". Откуда это? Ах, да. Она же ненормальная, эта бедняга Офелия. Потому и песня странная.
Пóлноте! Всё брало свое. А лирический святой, вернее, его имя, так ли это важно? Всё равно, деяния его – повсюду.
Как все подростки на свете, мы были заняты жизненно важным делом: обнаружением самих себя. И нашим индикатором была музыка. Повезло, были мы счастливыми людьми (подростки – те же люди, только лучше), льнули друг к другу, не зная ни скуки, ни одиночества. Занимались делом.
Удивительно. Выражение одиночества в глазах детей чаще встречалось позднее, когда времена, казалось бы, стали милосерднее, детей относительно одели-обули, накормили-напоили. А из глаз всё равно струилась тоска.
Но не об этом речь. Речь о Святом Валентине, которого мы не знали.
Знать не знали, но чувствовали. И появились в нашей школьной практике новые имена – варианты сдвоенных. Память держит их цепко как знаки первых узнаваний мироустройства. Многие из имен так и не разъединились.