А через год-два, где-то в 1947 или 1948 году (точно не помню), пришло второе известие о папе. Уже через много лет я узнала, что это было первое и единственное личное послание отца с Колымы с извещением о втором, десятилетнем сроке и требованием (именно требованием, а не просьбой), чтобы мама официально от него отказалась и жила спокойно. Надежды выйти оттуда живым у него не было. Даже посылку, которую мама, не взирая на его распоряжение, отправила, он вернул обратно. Такой уж он был человек. Решал раз и навсегда, как отрезал. И никогда своих решений не пересматривал! И больше никогда, ни одного слова об отце я не слыхала от мамы до самого 1956 года. Не отказалась, сохранила все его документы, вплоть до диссертации (все это возила с собой в эвакуацию и обратно) и молчала. И я не спрашивала. Став постарше и помня, что отец, кажется, жив, я строила совершенно фантастические планы его розыска, но ни с кем и никогда этими планами не делилась. Лишь один раз, окончив школу и подавая документы в институт, я спросила у мамы, что написать об отце. Она подумала и сказала: «Пиши — погиб на фронте». И все.
Когда начались процессы по реабилитации, маму вызвали в Военную прокуратуру, сообщили, что он жив, его дело пересматривается, и дали его адрес. Так мы узнали друг о друге. Мне было девятнадцать лет, когда папа впервые приехал к нам и сразу же стал для меня самым умным, самым интересным, самым главным человеком в жизни. Эрудирован он был необычайно, очень много знал и умел. Был прекрасным рассказчиком и великим спорщиком.
К сожалению, почти двадцатилетняя отцовская каторга родителей не сблизила, а отдалила. Папа жил в Ухте, мы в Харькове и ежегодно ездили в гости друг к другу — то он к нам, то я к нему.
Обо всем, что с ним произошло после ареста в феврале 1938 года, я узнала уже от него. Судил его Военный трибунал, получил он восемь лет, статья 58, и в сентябре он уже был на Колыме. На общих работах провел более десяти лет. В июле 1946 года получил второй срок — десять лет. Итого — восемнадцать лет.
Почти документально его пребывание на Колыме описал Варлам Тихонович Шаламов в рассказах «Иван Федорович» и «Житие инженера Кипреева». С Варламом Тихоновичем папа провел на «одних нарах» в Центральной лагерной больнице почти два года. Он на самом деле «изобрел» заново электрическую лампочку, организовал и пустил электроламповое производство — в тех условиях вещь почти немыслимая. И на самом деле швырнул коробку с американским костюмом, сказав: «Я чужие обноски не ношу!» За что и получил добавочные десять лет. Шаламов писал в своих воспоминаниях, что Г. Г. Демидов — один из самых умных и достойных людей, встреченных им на Колыме.
