Тамара сидела в бараке за столом и что-то писала. К сидящей рядом с ней ленинградке — культурной, рафинированной, не то писательнице, не то переводчице, пришла в гости домработница местного начальника (они брали лагерниц за неимением другой рабочей силы). Чернобровая горбоносая женщина, жена дипкурьера в прошлом, оживленно рассказывала, как ей живется в домработницах, как она ухаживает за грудным ребенком начальника, причем свой рассказ с какой-то лихой бравадой пересыпала отборнейшей руганью.
— Он такой хитрый, б…! Ты бы видела! Только я его перепеленаю, а он, так его и так, опять мокрый! Я его раскрою и говорю: лежи, на х…, мокрый, а он орать!
Тамара не выдержала.
— Что стоит ваша культура? — Три копейки! Если жизнь вас бросила в эту помойную яму, в среду человеческих отбросов, то вы, вместо того чтобы бороться с их отвратительными привычками, еще глубже засовываете головы в эти помои — подражаете им! Кому вы подражаете? Жалким, искалеченным людям. Многие из них не знают другого языка, а вы — какое достижение! — выучили десяток похабных слов и забыли все другие способы выражать свои чувства!
На мелиорации она сдружилась с Наташей — сотрудником Ленинградского научно-исследовательского института, и они, таская землю на носилках, могли часами беседовать на отвлеченные темы.
В весенне-летний период мы очень мало спали. Круглые сутки светило солнце, работали по четырнадцать часов да еще по два часа вечером стояли на проверках во дворе, съедаемые комарами. Некоторые спали стоя и даже видели сны. Тамара с Наташей на работе устроили себе такой режим: возле того места, где они брали землю, бросали рогожку и, пока одна насыпала на носилки, другая бросалась на рогожку и моментально засыпала. И простоя не было, и минутки сна перепадали.
Дисциплина в бригаде как-то сама собой сложилась. Все работали добросовестно, никто не отлынивал, и уголовники смеялись над нами.
— Вы сюда приехали работать или срок отбывать? — спрашивали они. — На таких дураках воду и возят!
Ольга — журналистка по профессии, высокая, подвижная, энергичная, с неизменной саркастической улыбкой на длинных губах. Чувство юмора помогало ей жить здесь, да и окружающим подбавляло бодрости. У нее остался в Москве с бабушкой двенадцатилетний сын. Он писал: «Мама, когда же кончится твоя командировка?»
Адреса всех лагерных пунктов, куда нас перебрасывали в зависимости от работы, всегда были: женкомандировка номер такой-то. Мальчик привык, что мать часто ездила в командировки и быстро возвращалась. В девять лет жизнь у него резко изменилась. Отец куда-то вовсе исчез, а мать в командировке, которая уж очень затянулась. Он убежал от бабушки и с адресом женкомандировки в кармане был обнаружен в Туле на платформе товарного поезда, груженной новенькими автомашинами. Железнодорожники Тулы дали матери телеграмму: «Заберите сына обнаружен Туле беспризорничает». Ольга заметалась. Хорошо, что вслед пришла другая телеграмма — видно, догадались по материнскому адресу, что она не вольна в своих действиях: «Сын надежными людьми отправлен Москву Волхонка 6», то есть к бабушке.
