А браслеты – камни. Крупные. Темно-синего густого цвета.
Еще один, размером с кулак взрослого человека, крепился во лбу.
– А вот это – совсем другое дело, – сказал человек и, вытерев вспотевшие руки об одежду, подошел ближе. – Какая красота…
Он вытащил нож и, вставив между драгоценным сапфиром и металлом, надавил. Камень вышел легко. И следующий.
Брунгильду била дрожь.
И желание отвернуться. Но тот, кто держал её, сжимая голову в своих ладонях, требовал:
– Смотри!
И она смотрела.
Вор! И мерзавец! И разве можно вот так… разве…
Можно.
Камни исчезали в особом отделении пояса. И когда были собраны все, человек задрал голову, прикидывая, как добраться до последнего. Высоковато, конечно, но если подтянуться.
Он оперся на руку.
Вот так.
И еще выше.
Хрустнула и рассыпалась каменная змея, обдав мелкой пылью. И человек выругался. Но не отступил. Острие вошло в голову каменной богине, чтобы застрять.
– Твою же… – человек подергал нож, но тот держался крепко. – Ну же…
Мелькнула мысль отступиться. Того, что он взял, достаточно. Хорошая добыча. А за этим, последним, можно и вернуться. Потом. Когда он выйдет к побережью.
Но сама мысль о том, что придется бросить это сокровище раздражала до крайности. И человек подналег. Он надавил на клинок всею тяжестью тела. И тот вошел в камень.
С тихим хрустом.
По каменному лицу богини пробежала трещина. И Брунгильда заплакала от жалости к ней. Разве можно так? Вот так… разве…
– Отлично, – алый камень упал на ладонь и человек потер его об одежду. – Просто отлично…
Он сунул добычу в кошель.
Спрыгнул.
Огляделся с явным сожалением. Больше не было рядом ничего-то, что могло бы представить интерес. Вот и все.
Человек отвернулся и направился к выходу.
Шаг.
И шелест.
Он остановился. Тишина. Ничего. Ни теней, ни… конечно, ничего. Нервы.
Шаг.
И снова шелест. Чуть громче… еще шаг. Он спешит. Он уже переходит на бег, понимая, что нельзя оставаться. И страх, первозданный, первобытный, гонит его вперед.
А шелест становится громче. И он знает, что это шелестит.
Змеи.
Они стекают с головы богини, падая на пол тонкими нитями медных гадюк, и толстыми шнурами старых кобр. Они пока медлительны.
И сонны.
Они сплетаются узлами, обнимаются, согревая друг друга. И повинуясь воле той, что все еще прекрасна, несмотря на трещины, спешат покарать наглеца.
А он, оглянувшись на свою голову, замирает, ибо весь пол вдруг, все плиты золотые, все узоры на них, вдруг покрываются ковром змеиных тел.
А умирать от яда не больно.
