— Кто это? — ткнула она в один из многочисленных портретов на его груди.
— Первый секретарь Магаданского обкома Партии, — с готовностью отозвался Атилла. — Николай Иванович.
— Вы знакомы?
— Да, только в одностороннем порядке.
— Как это?
— Это значит, я его знаю, а он меня — нет.
— Как интересно, — воскликнула девушка. — Получается, что я тоже являюсь знакомой многих известных людей.
— Безусловно так, — согласился с её выводами Атилла.
Юля внимательно посмотрела на своего собеседника.
— Расскажи мне о себе, — попросила вдруг она.
— С самого начала?
Она кивнула, и Атилла бодро приступил к повествованию:
— Родился я в одна тысяча девятьсот сорок девятом году в семье профессионального стрелочника и депутатки райсовета. Рос озорным и здоровым мальчишкой. Но потом, когда началась война…
— Какая война?
— В Корее. Так вот, они ушли на фронт и оставили меня на попечение государства. Там я…
Юля закрыла ему ладонью рот.
— Не надо. Ты бежал?
— Из детдома?
— Из тюрьмы.
— Нет. — Атилла на секунду задумался. — По крайней мере, не в этот раз.
— Голодный?
— Было бы не искренно с моей стороны отрицать это.
И только теперь, когда у неё появилась по-настоящему уважительная причина, Юля позволила себе встать.
— Пойдём к нам, — решительно заявила она, словно медсестра раненому на поле боя. — У нас есть борщ.
— А?! — Атилла показал руками на спящих друзей.
— Их тоже накормим.
«Машины и механизмы» накрылись медным тазом. Серега смог продрать глаза только к обеду, да и то — смотреть на мир, не искажая его, они категорически отказывались. А вокруг происходили забавные вещи.
Соседка по этажу второкурсница Юля, которая всю прошлую неделю делала ему невнятные намёки, мыла шваброй полы и вытирала пыль с насиженных мест. Лёха с Атиллой играли в шахматы, обмениваясь короткими репликами типа «пошёл». Толян лущил вяленую воблу, запивая её пивом, и внушал Шнырю прописные дембельские истины:
— Армия — это школа жизни, — настаивал он. — Уклоняться от неё — вредить самому себе. Ты сам посуди. Автоматом меня пользоваться научили? Научили. Могу водить хоть машину, хоть трактор.
— Пуговицы пришивать, — подсказал Шнырь.
— И это тоже. Я до армии даже портянки наматывать не умел. А сейчас, брось меня в пустыне — выживу. Голыми зубами горло, кому хочешь, перегрызу. А в тюрьме что?
— А что в тюрьме? И там убийц хватает.
Но Толян не сдавался.
— Армия сделала меня человеком! — загорячился он, брызгая во все стороны чешуей. — Кем я раньше был? И кто я сейчас?
