Часто приходили письма от матери, подозрительно бодрые. И эта бодрость тревожила Григория больше всего. О своем ранении он не написал ни слова. Просто сообщил, что служит, должен скоро демобилизоваться, а когда, про то начальство знает...
— Может быть, и мать за своими веселыми письмами что-то скрывает от меня?
Осенью врач, поблескивая то ли глазами, то ли очками, поставил его около кровати и произнес те же самые слова, которые так часто повторял «божий старичок»: нужно устоять на ногах!..
— Гришенька, сынок! — услышал Григорий голос матери. — Да тебе, никак, плохо! Я смотрю в окно: ты ровно без сознания стоишь, о тополь опершись.
— В полном сознании я, мама! — тряхнул он головой. — Так, прошлое вспомнилось, — и, опираясь на костыли, зашагал по улице. Мать из окна внимательно наблюдала за сыном, пока тот не скрылся за углом.
Есть такая неуловимая грань между летом и осенью, когда первое еще не уложило свои чемоданы, собираясь в дальнюю дорогу, а вторая не знает, как себя вести при старом хозяине. И вот эта печать двоевластия лежит на всей природе. Небо то хмурится по-осеннему, то совсем по-летнему улыбается людям, и ни одной тучи в помине нет. Деревья стоят, не зная, что им делать: начать желтеть или пощеголять еще в прежнем зеленом наряде? Да и ветер — налетит, пройдется этаким гоголем по улице, да тут же и спохватится: а не рано ли пришел? И спрячется в подступающих к поселку холмах.
По дороге Григорий дважды присаживался на скамейки, щедро разбросанные по всему поселку. И не потому, что устал выстукивать костылями, нет, просто ему интересно было наблюдать за схваткой двух времен года, когда они, словно борцы, кружась по ковру, присматриваются друг к другу, чтобы, улучив момент, провести решающий прием.
Сверх ожидания, вся процедура оформления не заняла много времени. Буквально через час-полтора Григорий отправился в обратный путь. Выйдя за ворота, достал из кармана сероватую книжечку и вслух прочитал: «Свидетельство об освобождении от воинской обязанности».
— Вот и отвоевался, солдат... Книжка серенькая, а почему-то «белым билетом» зовется... — И, вздохнув, спрятал ее в карман гимнастерки.
«Если сейчас наискосок перерезать площадь — упрешься в Галкин дом. Зайти или не зайти? А как встретит Галкина мать? Будет рада? А вдруг... Я вернулся, а Галка уже никогда не вернется...»
И увидел Галкину мать. Она стояла на противоположной стороне улицы, опустив на землю плетеную кошелку и, не отрываясь, смотрела на Григория.
