Он вышел немного размяться после того, как писал всю ночь напролет. Он описывал все, что сохранилось в его памяти за слишком долгую и слишком короткую жизнь. Каждое событие он рассматривал со всех сторон, и иногда ему казалось, что жил он совсем мало, что только вчера научился ходить и началась его жизнь. Но были и другие моменты, когда, прослеживая длинный ряд событий в их неумолимой последовательности, выявляя их причины и следствия, он приходил в изумление: его жизнь была такой долгой, будто он прожил тысячу лет! И тогда он ловил себя на том, что в историю своей жизни включил случаи и события, рассказанные другими людьми или прочитанные где-то, а также всякие истории о разных странах и эпохах, и что не раз он сам появлялся в таких обстоятельствах и в такие времена, где никак не мог быть, — просто он это знал. Поэтому нельзя было сказать, что Генерал пишет мемуары. Он просто писал — так много и о стольком, что устал и поэтому пошел пройтись. Увидев спящих под орехом женщин, Генерал остановился и сел на камень. В голове у него уже рождались строки, которые он напишет о женщинах, об орехе и о поле. Он должен был писать обо всем: генерал всегда остается генералом, который должен все видеть и все понимать.
В это время со стороны виноградников появился Босьо с баклагой в руке. Он часто ходил по этой тропинке, но еще никогда не встречал на ней Генерала, тем более не обыкновенного генерала, а такого, который пишет по целым ночам. Генерал стучал на пишущей машинке, и все жители села, кому доводилось проходить мимо его родного дома, говорили про себя: «Генерал пишет!»
— Эй, Босьо, куда путь держишь? — спросил Генерал.
— За водой, вот эту баклагу налить, — ответил Босьо.
— Не ожидал встретить тебя здесь. Ведь ты пишешь!
— Я ж не пишу непрерывно, — пожал плечами Генерал. — Днем хожу на прогулки, чтобы рассеяться…
— А я, когда хожу, сосредотачиваюсь, — задумчиво проронил Босьо. — Я дома один как-то рассеиваюсь: столько мыслей меня одолевает, что не могу их собрать, как у наседки цыплята-разбегутся по сторонам, попробуй собери!
— У каждого по-своему, — заметил Генерал. — Вот и теперь, смотрю я на этих женщин, которые строят наш социализм, как они спят под орехом, и думаю о многих вещах.
— О каких? — Босьо широко раскрыл глаза, поставил баклагу на землю возле ног Генерала в покрытых пылью военных сапогах.
— О самых разных. Слушай, Босьо, ты ведь говорил мне, что ищешь какое-то слово после того, как молчал целых пятьдесят лет?
