Улах побледнел, но не успел он опомниться, как Спас поднял его вместе с кларнетом и поставил в бричку. Другие тоже полезли в нее, взяли с собой невесту и оплетенную бутыль с вином.
Недьо распахнул ворота и закричал:
— Сейчас я вас повезу! Эту б-бричку государство купило для н-нас! Улах, играй!
Улах заиграл. Дачо и Недьо вытолкнули бричку на дорогу, но она не поехала, потому что Недьо споткнулся. Тогда подскочило несколько человек и поволокло бричку за собой. Дорога пошла вниз, и бричка покатилась сама. Тонкий голос кларнета раскалывал небо. Спас вторил ему басом, размахивая рукой, в которой был зажат петух. Бричка неслась, вихляя, вниз, за ней бежали, падая в снег, свадебщики. Лишь дед Стефан не падал, он бежал вслед за своей бричкой, широко улыбаясь и расставив руки. За ним несся пес, решивший, что о нем все же не забудут. Село раскачивалось на холмах, в домах просыпались.
Ишак глядел на распахнутые ворота и свежую колею от проехавшей брички. Ему в ноздрю залетела снежинка, стало щекотно, и он чихнул. Никогда Марко ничему не удивлялся, а сейчас удивился. Почему люди сами впряглись в бричку вместо того, чтобы впрячь его?
Бабка Неделя видела с балкона, как Дачо загнал в хлев своих пять овец, обошел двор и исчез в доме, как потом снова вышел, оглядел двор и ушел. Балкон был темным, весь дом бабки Недели утопал во тьме, и Дачо боялся смотреть в ту сторону, на ее дом. С тех самых пор ни он, ни его жена никогда не глядели в этом направлении.
Бабка Неделя засмеялась. Она сидела в полной темноте на сундуке, подобрав под себя ноги, как кошка. Раньше здесь сидела кошка, но бабка Неделя выгнала ее и заняла сама ее место. Теперь-то она знала, что кошка отнюдь не была глупой: отсюда просматривался весь двор Дачо, были хорошо видны его дом, летняя кухня и свежеокрашенная уборная, крытая черепицей, а за оградой его участка — построенный им висячий мост, овраг, поросший бузиной, над ним — дома, взбегающие вверх по склону, справа — дорога; сиречь, взору смотрящего открывалось почти полсела. Нет, кошка была совсем, совсем неглупой!
На небе светила луна. Крыши домов, дорога, овраг были залиты ее светом, от луны струилось призрачно-белое сияние, рассеивающееся по земле. В лунные ночи бабка Неделя никогда нс спала. Впрочем, она вообще почти не спала: по целым дням она пропадала на кладбище, бродила среди могил, наблюдала за приходящими, всякий раз усаживаясь на новом месте. Когда не приходили люди, прилетали птицы, клевали с ее почерневшей сухой ладони крошки хлеба и пшеничные зерна. На кладбище царила тишина: хотя оно находилось возле самого села и мимо него люди шли в поле и возвращались обратно, звук голосов и скрип телег туда почти не доносились. Тут было царство совсем иных звуков, и бабка Неделя приходила сюда ради них. Эти звуки рождались в глубине самого ее существа, но она слушала их как бы со стороны. Она очень хорошо знала, что они рождаются в ней, и потому спрашивала себя, жила ли она вообще когда-либо на свете и существует ли на самом деле это село, в котором осталось так мало людей. Нет, она не разговаривала с мертвецами, как болтали в селе, — она разговаривала с собой, а в ней не все умерло. То, что оставалось, оживало здесь, на кладбище, и те, кто приходил сюда, удивлялись молодому взгляду ее зеленых глаз, в которых светилось неугасимое пламя жизни.
