Улыбка прощальная ; Рябиновая Гряда [повести] | страница 136

В городе у нас не было еще ни одной могилы близких, родных. Сереньким февральским днем повезли мы его на розвальнях на родниковское кладбище. Накануне крутила вьюга, дорога была мятижной, лошадь плелась нога из-за ноги. Бедный мой мальчик, и родился-то он на морозе, и последние часы на земле холод леденит его. Я закутала гроб как можно теплее, одеялами, выпросила у соседей ковер.

На середине пути возница завернул в чайную. Зашли и мы с Митей отогреться. Садимся за стол, нам подают чаю, и вдруг сердце у меня обрывается и падает: я здесь, в тепле, а он… Говорю Мите: «Пей, я к Лаврику, один он там… Холодно ему». И бегу, обнимаю гроб, говорю со своим мальчиком, дышу под одеяло…

Как смогла я все это вынести, как выдержало сердце, не захлебнулось болью и криком! Видеть последние содрогания его тельца, чувствовать, как из его ручонок переходит в мои руки последнее тепло, услышать его последний долгий трудный выдох и не умереть самой! Дай волю отчаянию, умерла бы. Одумаешься: а Вася? Как же он без меня? Плохо ему будет. И старички мои на Рябиновой Гряде горевать будут. Надо жить.

И живу. Только солнышко будто вполовину против прежнего светит. Утром провожу Васю в школу, Митя уйдет на занятия, останусь одна. Пусто. Упадешь на колени перед кроватью, на которой Лаврик умер, взвоешь: «Господи, уверую в тебя, слезами благодарности изойду, вороти моего мальчика!» Загляну под кровать, вдруг он притаился там, посмеивается, вот, мол, как я здорово спрятался, — нет, пыльный пол, одни валеночки его стоят.

В дневнике исписываю о нем бесчисленные страницы, будто говорю с ним, письма ему пишу.

«Звездочка ты моя, во тьму ты канула. Прислушиваюсь, вдруг голосок твой послышится. Как ты — слабенький уже, больной — шептал мне: «Мама, не уходи!» И ушел сам, а я осталась на тоску безутешную. Вот и мне люты змеи сердце сосут, горюч камень ко дну тянет. И мне бы умереть, положили бы меня рядышком с тобой, и ты бы сказал: «Мама, что ты как долго не шла!» — как говорил, когда я уходила куда-нибудь.

Идешь по улице, забудешься и начинаешь оглядываться: «Лаврик-то мой где, отстал, видно». Ищу его глазами, и вдруг как огненным прутом хлестнет по сердцу: нет его, умер. И хлынут слезы. Зайдешь в чьи-нибудь ворота, выплачешься и дальше бредешь.

Каждое лето мы с ним в Родниках жили, там игрушки его, рубашонки, там его маленькие приятели. То и дело езжу туда, будто еще надеюсь, вдруг он там. Оттуда в город спешу, опять в тайной надежде на чудо, и здесь его нет. Где же искать мне моего мальчика? Я должна его найти, я всю одежонку его берегу, его книжки, лекарство, которое он не допил…»