Улыбка прощальная ; Рябиновая Гряда [повести] | страница 134

С налету обнимаемся, я смеясь называю их стариками, они меня старухой, — шутка ли, с Иваном пять лет не виделись, с Павлом семь. Рядом врезается носом в берег лодка, и дядя Стигней стоя, опираясь на кормовое весло, окликает гостей.

— Воинам-освободителям! — Будто на митинге, он размахивает картузом. — Садись, герои. — И спокойнее поясняет: — Мы с Татьяной на базар было, да пес с ним!

Дорогой возбужденно, бессвязно расспрашиваем друг друга, говорим, что Сергей в гору пошел, Проня и Володя семьями обзавелись…

Шумно было у нас в тот день за столом. В середину посадили слепого отца. Мама оглядывала нашу застолицу с изумленным умилением, глазам не верила. После смерти Миши все одни с тятенькой, все одни. Иван выставил заморского, с яркими наклейками вина, помянули Мишу и Витю, пожалели, что до Победы не дожили. Паня пустился рассказывать, как он уговаривал немцев сдаваться в плен.

— За Неманом это… Ка-ак сзади меня «катюши» начали тоже… уговаривать, думал, в землю вдавит. Рев надо мной, небо в огне… С месяц столбняк не проходил.

На губах Ивана снисходительная усмешка.

— Пуглив. Эко диво снаряды, хоть и термитные. Пусть летят. Вот ежели тебя в окопе «тигры» утюжат, это да, не задремлешь.

И пошли вспоминать такие страхи, что тятенька, ни на одной войне не бывавший, шепотом молился какой-то деве, а мама вздыхала и плачущим голосом приговаривала:

— Вот и Витенька, наверно, так же.

Вечер, а нам никому из-за стола неохота вылезать. Паня облокотился о стол, подпер ладонью щеку и запел: «Ой, туманы мои, растуманы». Мы подхватили — и все-то песни военной поры за этот вечер перепели.

Иван уехал утром, неотложные у него дела по должности; Паня — через два дня, говорит, приемные экзамены в техникуме, да и мадам долго пропадать не велела.

Я гостила еще почти месяц. Каждый день говорила себе: завтра поеду. Митя ждет, о ребятишках сердце болит, как они там у бабушки? Глядеть ей за ними некогда, накупаются в пруду — вода ледяная, ключевая, — простудятся. Начнешь собираться, и так сделается жалко оставлять моих старичков, что скрепя сердце отложишь еще на день.

Наконец собралась. Прощаюсь с тятенькой. Он сидит на постели, слепо тянет ко мне руки и ноет, как маленький:

— Где ты?.. Не свидимся уж… Лекарствица бы мне какого прислала… Умру скоро.

Мама проводила меня до конца пригорка. Встала у последней рябинки, пожаловалась, что ноженьки ходить стали плохо.

— К отцу пойду, горюет, чай, там.

Я обнимаю ее в несчетный раз, целую ее щеки, источенные морщинами и залитые слезами, обещаю до зимы приехать еще.