Улыбка прощальная ; Рябиновая Гряда [повести] | страница 123

Письма коротки, особенно ежели писаны на казенном листочке с портретом Кутузова и строгими указаниями: «Выше черты не писать!», «Ниже черты не писать!»

Володя с самого начала войны — техник по обслуживанию военных самолетов на аэродромах. И опять по скупым и только мне понятным намекам заключаю: это его письмо из Армении, это из далекого и сказочного Ирана. Подписывает он их важно и манерно: «Старший сержант технической службы Вольдемар». Служба ему не по душе: одно беспокойство. Каждый самолет надо расчехлить, провернуть винт, раскапотить, заправить бензином, расшвартовать… Ураган войны где-то далеко, за сотни километров. Вольдемар может помечтать. Грезится ему тихая жизнь в лесу. «Теперь мой идеал — природа, и тут я целиком на стороне Льва Толстого, который тоже обожал нетронутую флору и фауну. Пребывание с младенческих лет на Волге зародило во мне тихую натуру и стремление погрузиться в стихию природы. Буду жить в лесу, заведу тихую, любящую и верную подругу жизни, а не какую-нибудь сумасбродную курву, вроде — помнишь? — Лариски…» Нарисует беглыми наметанными штрихами профиль воображаемой подруги жизни, курносенькой, с вьющимися локончиками, и подпишет: «Мечта твоего брата Вольдемара».

Война. Утраты.

Осенью сорок первого года где-то на Западной Украине погиб Витя. Немного фронтовых писем дошло от него. В последнем, которое я получила, писал, что с группой солдат оказался отрезанным от своих. Две недели скитались в поисках перехода через линию фронта, днем хоронились от немцев по балкам и перелескам.

Ни единой весточки больше, ни похоронки.

Пропал без вести.

До конца войны, даже год-два после Победы, теплилась еще надежда, что придет, воротится из плена.

Не воротился.

Слепо, наугад выведенными буквами тятенька писал, как горюет мама.

Чем я издали могла утешить ее?

А на пороге у них стояло новое горе: тяжело больным, с палочкой прибрел Миша. Взят он был в первые дни, как началась война, и отправлен куда-то на восток. Спешная подготовка, походы, как писал он, с преодолением водных преград. Одно из таких преодолений кончилось для него простудой и чахоткой. Два месяца пролежал в госпитале и вышел по чистой.

Читаю его письма с дороги. «Куда теперь? Не работник и не жилец. Зойке и детям не нужен. Одно у меня место, где ласковая рука глаза мне закроет, — Рябиновая Гряда, родной дом. Знаю, горе везу маме и тятеньке, но — что делать?

Очень я слаб, Танюша. В Перми ночевал на пристани, ждал парохода. Лежу на полу, вещевой мешок за спиной, стащить — сил нет. Ночью слышу, лямки обрезают, одну чиркнули ножом, другую Даже крикнуть не смог, такое изнеможение. Паек был в мешке, на неделю вперед выдали, хлеб, сахар. Маму с тятенькой думал угостить»…