Улыбка прощальная ; Рябиновая Гряда [повести] | страница 113

В другом письме, к осени ближе, Проня победным тоном сообщала, что этим летом впервые чувствовала себя настоящей хозяйкой земли. «Полсотни гектар бесполезной топи стали плодородной землей. На будущий год на ней будет волнами из края в край переливаться рожь. Или пшеница, не знаю. О нашей работе, Танюша, хочется писать красиво, лучше бы стихами, да не умею. Ты говорила, что Дмитрий Макарович сочиняет стихи, вот его и попроси воспеть работу мелиоратора. Чтобы звучно было, возвышенно».

Я ответила, как эго замечательно, что сидит моя сестренка в болоте царевной-лягушкой и ни капельки не унывает. Вот только, мол, оду мелиораторам Митя вряд ли удосужится сочинить: мировая скорбь у него на уме, проблемы всякие, — на днях в Москву едет экзамены сдавать в институт, где ученых готовят.

Уехал.

Томлюсь, жду телеграммы: что там у него?

Воротился взбудораженный, петушится: «До семи раз буду сдавать. Осталось шесть». У меня так и просияло на душе: не сдал. Говорит, что Переверзев его срезал на Достоевском. Слово-то какое: срезал. Подумать можно, стоит тот с косой и срезает бедных охотников до учености одного за другим, а на него все новые напирают. Мне совсем другое представилось. Старичок, ликом кроткий, благодушно слушает, что Митя торопится выговорить, а сам думает: «И что тебе, учитель Залесов, в Родниках твоих не сидится! Бабенка там небось у тебя, сынишка, поди, растет. Поезжай-ка, братец, домой». И вежливенько ставит напротив его фамилии неуд.

Очень я этому Переверзеву была благодарна.

Митя опять готовится. Упрямый он у меня. Про таких говорят: до упаду намашется, а уж сделает, что втемяшится.

Письмо от Пани. Будто сговорились с моим: тоже на аспирантуре помешался. До этого писал то из Кулунды, то с Оки, из былинного села Карачарова. А тут из Ленинграда. Пишет, что встретил университетского приятеля, уже доцента, тот и надоумил сдавать в аспирантуру. «Подал бумаги, какие положено, являюсь на экзамен. Вид у меня как у Диогена: рваные ботинки, брюки клеш с бахромой и пузырями на коленях, рубашка апаш и шляпа с отвислыми до плеч полями. Комиссия, как сказал бы Державин, медь лысин и серебро седин. Председатель оглядел меня. «У вас, говорит, вид настоящего философа». Я снимаю шляпу. «Это, говорю, внешнее в диалектическом единстве с внутренним. Натура философская». Тут же давай меня по философии гонять. Греческие материалисты, Лейбниц, Гегель, монады, триады… Переглядываются, вишь, мол, босяк, все знает. Потом математик насел, я и ему без отказа режу. Немецкий тощей горбоносой деве сдаю. Как говорится в романах, обменялись пленительными улыбками. Немножко шпрехен, немножко лезен, дальше не лезем и — пожалуйте ваш листочек. Высший балл и кончен бал. Зачислен, можно и покаламбурить. Скажи своему Митьке, учись, мол, у шурина экзамены сдавать. Пришел, снял шляпу и пленил».