Иногда искусство мамы в этом роде угощенья повергало гостей в изумление и даже некий трепет. Я помню, как мама потчевала однажды гостя – чуть ли не братнина товарища, С. К. Шамбинаго, впоследствии профессора, – своим красносмородиновым вареньем без косточек – толстый лакомка Шамбинаго отказался и обратился к присутствующим с шутливым предупрежденьем: «Господа! Предупреждаю вас: не ешьте это варенье. Есть его – преступление. Я видел, как чистят для него ягоду; это сизифова работа: стакан начищают в час! На это варенье можно только смотреть и изумляться искусству Настасьи Васильевны: это вазы с яхонтами. Но есть его – преступление!»
Все расхохотались, мама в наказание наложила студенту полное блюдечко красной смородины без косточек, но он был прав: труд гостеприимства тут граничил с сизифовым трудом.
Я написал это и призадумался. Уж не сизифовой ли работой был весь четырнадцатилетний труд мамы в нашем доме? Сизифов труд характеризуется тяжестью и бесплодностью работы.
Тяжесть мамина труда на чужую семью (из своих детей в живых у нее осталось лишь двое: Коля умер трех лет, Вася – нескольких дней, один родился мертвым) была велика. Отец видел своих детей лишь утром (не всех) и вечером (всех) во время обеда. Целый день он проводил в городе, и вся обуза их воспитания лежала всецело на матери. Преобладали девицы, их надо было выдать замуж, дать хорошее приданое (отец не мог давать денег за дочерьми), но отец ничего не давал на приданое, только близ самой свадьбы покупал невесте меха и иконы в ризах. Деньги надо было выкраивать из общего небогатого и нещедрого бюджета семьи. И я помню, как «исхитрялась» здесь мать для чужих дочерей. Ей докладывают, что пришел Филипп-коробейник. «Зови в столовую. Я сейчас приду. Да напоили ли его чаем?» – «Пил с Петровной». – «Покормили ли?» – «Разве Петровна так, не евши, отпустит?» (Петровна – белая кухарка.)
Филипп, рыжебородый степенный мужик, степенно входит с лубяным коробом в столовую, крестится истово на большого деисуса в углу, здоровается приветливо с матерью и с нами – и раскрывает короб. В коробе целое ярославское или костромское богатство: льняные серебряные скатерти и полотна, строченые полотенца, шитые гладью тончайшие простыни, салфетки с затейливыми рисунками, вологодские кружева паутинкою с чудесными паучками из сказки далекого морозного Севера. Все это нужно в приданое Лизе или Варе, ведь основа приданого – белье. А полотна у Сосипатра Сидорова в рядах «кусаются». У Филиппа все дешевле (да и лучше!), но для приданого так много надо набрать и полотна, и простынь, и салфеток, и кружев, что и Филиппу придется платить столько денег, сколько мама и в мыслях не поимеет попросить у отца. Он ей, она знает, отрежет: «Пустяки, матушка. Ты избалуешь их: дать дюжину белья – вот и все». Но она знает, что с таким приданым хороший жених не возьмет, а если и возьмет, то невесте будет стыд перед жениховой семьей. Знает она и то, что, выдай она падчерицу с таким приданым, ее же упрекнут, а не отца: «Мачеха-то, как нищую, выдала Лизаньку!»
