Отойдет капустная осенняя забота – надо солить солонину на годовой запас, запасать на год соленую рыбу, и тут же подумать и о маринованной осетрине и наваге: для закусок, для гостей. Винный запас делался только в расчете на гостей, оттого он не был велик, но замысловат. Помню сложное приготовление сливянки, отнимавшее у матери несколько дней. Помню настаиванье всевозможных водок в бокастых бутылях и широкоплечих штофах. Солнце играло, как драгоценными камнями, янтарями, изумрудами, рубинами, яхонтами рябиновок, вишневок, полынных, зверобойных, малиновых, апельсинных, лимонных и прочих. Все это был труд для мамы совершенно бескорыстный и даже неприятный: ни она, ни отец не испивали ни капли от всего этого богатства, так как терпеть не могли вина. Все это настаивалось, процеживалось и береглось только для гостей. Единственный напиток общего пользования в нашем доме был квас – отличный хлебный квас, распиваемый каждым домочадцем в любом количестве и в любое время.
Гораздо привлекательнее и для матери, и для нас, детей, был труд других заготовок: всевозможных пастил и смокв из черной смородины, яблок, вишен, слив – все это было нам в снедь.
Весь этот огромный труд был труд «лета-запасихи». Но «зима-прибериха», и семья, и дом в тридцать человек с большим количеством гостей и подкармливаемых на стороне требовали еще вседневного труда от матери. Были две коровы, когда-то (я не помню этого времени) держали даже овец! (Это в Москве-то овец! – но было им что есть на просторнейшем нашем дворе и в большом саду, где пели соловьи!) Все молоко, творог, сметана, шедшие к столу, были из домашнего скота. К масленице, к Пасхе надо было заботиться усиленно об этом скоте. Яиц тоже не покупали. Были и куры, и индюки, и утки, и гуси, и даже цесарки. Курятник был целое здание, не хуже небольшой подмосковной дачи. Приходилось матери быть и птицеводкою. Не было случая, чтоб на Пасху кто-нибудь из нашей семьи христосовался купленным яйцом.
К «купленному» вообще было у нас в доме недоверие. «Купленный кусок поганит роток» – так у нас не говорили, но что купленный кусок не так сладок, не так добротен, не так живителен – в это все верили, и отец с матерью больше всех. Они были правы. Не помню никаких желудочных болезней у нас в доме: ни в семье, ни у «молодцов», ни у прислуги. Пища была добротна, вкусна и сытна. Даже хлеб пекли дома, и только впоследствии, когда черная Арина состарилась, а о пособницах и слышать не хотела, хлеб стали забирать караваями у Савостьянова на Разгуляе. От этой-то веры в добротность только домашнего, за вкус и качество которого вполне отвечают хозяин с хозяйкою, даже и настойки все были у нас домашнего приготовления, и хоть труд этот не был приятен ни отцу, ни матери, они не решились бы предложить гостю смирновской, а не своей рябиновой: «покупное» всякий может купить; «покупным» и трактирщик охотно за деньги угостит каждого. Потчевать гостя так, чтоб ему было в честь и в здравие, а хозяину не в укор, можно только «непокупным», своим, домашним. И надо правду сказать, гости, кто б они ни были: купцы, духовенство, студенты, – всегда предпочитали домашние мамины варенья, соленья, моченья, маринады, печенья, настойки покупным дорогим консервам, конфектам и проч.
