– А сыграй, батюшка, что поприятней!
И оркестр играл старинные вальсы.
Подходили и от хора «арфянки». Бабушка не отвергла и их и им вручила довольно ассигнаций, но суховато промолвила:
– А коль спрашиваешь меня, старуху, что попеть, то попой, что потише да попристойней: уж очень вы горластые.
И «арфянки» пели потише и «попристойнее» – народные песни. И старуха их благодарила империалами[77].
Пора было ехать домой. Было поздно. Мама думала, что ее пытка кончилась, а она тут-то и началась.
В зал вошел Сергей Сергеевич, высокий, стройный, безукоризненно одетый, «джентльмен», но сильно навеселе, в компании еще более веселых людей обоего пола, и сразу чутьем прилежного посетителя ресторанов и мест веселых почуял, где центр внимания метрдотелей, лакеев, гостей, «арфянок» и прочих. Это был столик со старухой и молодой женщиной в вишневом бархатном платье. Он тотчас очутился подле столика.
– Мамаша, вы здесь зачем?
– За тем же, зачем ты здесь, – смерила она сына с ног до головы. – Видишь, мы с Настей ужинаем. Разве тебе здесь можно, а другим нельзя?
И, отворотившись от сына, она принялась потчевать ананасами невестку. Лакеи и метрдотель, вившиеся около стола, показали сыну, что матери его ужинать здесь «можно», по их мнению, больше, чем ему. Он был кругом должен.
Сергей Сергеевич повернулся и исчез.
Темнее ли были мамины одинокие ночи на антресолях или светлее после этого ужина? Но в рассказе ее было такое седое, неутешное горе и такая любовь без упрека, но и без счастья, что мне неловко было слушать дальше, я почувствовал себя вором, крадущим какую-то тайну у своей матери, – я зарылся в подушки и лежал, зажмурив глаза, ничего не слыша.
Но жизнь против воли заставляла слышать, как ни хотел я не слышать.
Вспоминаю еще обрывок рассказа.
Нижегородская ярмарка. «Палатка» Калашникова, внизу лавка с драгоценными «бемскими» зеркалами, с персианами и афганцами в цветных халатах, знающими, что у «два раза Сергея» есть красавица жена: они дарят ей наивно бирюзу, которую она тут же раздаривает приказчикам. А вверху – над лавкой – тоже антресоли, и та же тоска, что на Болвановке, и то же одиночество… Обед и ужин приносит верный артельщик-татарин. А Сергей Сергеевич ужинает… где-то. И счастье ее, если она не знает где.
Иногда он увлекает ее в безумные поездки на бешеных лошадях в Кунавино. Лошади понесли.
«Настя, вались!» И Настя, закутавшись в салоп, валилась куда-то на сторону[78].
Иногда он позовет ее в театр. Взята ложа. «Настя, одевайся». – «А ты?» – «Ну вот еще. Стоит того». Он едет в ложу в бухарском халате. Он покупает ананас. И она знает, кому он покупает. Не ей.
