Мамины воспоминания детства все, сколько я их знал, связаны с бабушкой и с прабабушкой Федосьей Корнеевной, да еще с теткой своей (а моей внучатной тетушкой) Александрой Николаевной, которая воспитывалась у какой-то генеральши и была выдана замуж за видного чиновника (чуть ли не губернского почтмейстера), в раннем детстве гостила у Федосьи Корнеевны. Тут было сказочное царство маминого детства с ковром-самолетом, скатертью-самобранкою и жар– птицей. Золота ее лучей стало и на мамину жизнь, и на мое детство. Не упомню эту сказку мамина детства, а сочинять не хочу. Со стола, накрытого скатертью– самобранкою, осталась нам чаша из чудесного уральского агата: дымчатого, с опаловым отливом, остались золотые и синие чашечки, редчайшие, софроновские (фабрика существовала лишь 10 лет), тарелка с сетью из фиолетового, почти сиреневого золота, на которой давали нам кутью в поминальные дни. И часто сетовала мама, что тетя раздала и растеряла много еще вещей с ковра-самолета, со скатерти-самобранки…
Мама училась в каком-то пансионе. Они жили в приходе Ильи Обыденного. Это было тихое «дворянское место» старой Москвы, а поближе к Москве– реке и не совсем «дворянское» – там были лесные склады и жило много ремесленников.
Шиловский, театрал и меценат, у которого в оркестре играл первую скрипку дедушка, предлагал ему поместить маму в балетное училище, то самое, в котором обучалась в ту пору М. Н. Ермолова: она была погодок с мамой (или на год, на два старше ее)[70], но дедушка наотрез отказался. Балетное училище страшило его и теми терпсихоро-аракчеевскими мучениями, которым подвергали там детей, принуждая всех быть Тальони[71], и еще более той репутацией рассадника прекрасных, но рано сорванных женщин, которою пользовалось училище в крепостное время. Но связи дедушки с музыкантами и маленькими актерами были велики, и, не пустив Настю учиться в балетное училище, он пускал ее бывать там на репетициях, на школьных «пробах» и чуть ли даже не за кулисами. Он был знаком и с угрюмым суфлером, артистом-неудачником Н. Д. Ермоловым, отцом великой артистки. И мама очень хорошо помнила балетную Ермолову – несчастную неуклюжую девочку, тщетно и насильственно влекомую в не принадлежащее ей царство Терпсихоры. Хотела ли мама быть на ее месте? Должно быть, хотела, а маленькая Ермолова не прочь была бы уступить ей поприще своих мучений. Помнила мама и первый шаг, резко сделанный Ермоловой, чтоб из чужого царства Терпсихоры перейти в родное государство Мельпомены
