Вот и все французы нашей классной гимназии. Они все были разные, но ни один из них не заразил нас любовью к французской литературе, да никто и не научил нас говорить или хоть свободно читать по-французски.
Те из нас, кто впоследствии отлично читал по-французски и полюбил Верлена[181], как родного Фета, пришли к этому помимо школы: мы были здесь самоучки[182].
С немцами в гимназии было еще хуже, чем с французами.
Один из них, Кох, мрачный субъект с большой окладистой бородой, шествовавший с классным журналом по коридорам, как журавль по болотным кочкам, оказался швейцаром из страхового общества «Россия» и удалился из гимназии к каким-то другим, более свойственным ему занятиям.
Его преемником и первым моим немцем был Валентин Александрович Позеверк.
Разумеется, его фамилия тотчас же была превращена гимназистами из «Позеверк» в «Пузом вверх».
Это было очень метко. Позеверк, небольшого росту, был упитан, краснокож и, несмотря на непожилые годы свои, обладал уже изрядным пузиком, на котором, скрестивши кисти рук, любил играть перстами. Его почти безволосая голова походила на толстую розово-красную колбасу. Заплывшие салом глазки, жирные щеки, плотно нашпигованный затылок – все у Позеверка салилось.
И самая речь его была сальная.
Мальчик встает за партой и просит:
– Позвольте выйти?
Другой преподаватель или разрешит, или откажет, только и всего. Позеверк сначала вскрикнет от деланного негодования:
– Выйти? Да вы с ума сошли!
И даже стукнет иной раз кулаком об учительский столик: так велико его негодование, что какой-нибудь Назаров Алексей хочет на пять минут лишить себя счастья присутствовать на уроке господина Позеверка.
Но, вскрикнув и стукнув, непременно пустит свое сало:
– А может быть, у вас животик болит?
Назаров Алексей, пятнадцатилетний детина, угрюмо молчит. А Позеверк машет уж на него руками, растопырив свои пальцы, словно толстые сосиски:
– Тогда ступайте, ступайте. А то еще повредите казенную мебель и испортите здесь воздух!
Я никогда не бывал в меблированных комнатах «Фантазия» на Земляном валу, где обитал Позеверк, но мне всегда представлялось, что у него на столе стоит дюжина раскрашенных глиняных статуэток, изображающих мальчишку, сидящего на горшке.
Все остроумие Позеверка было анального характера.
Если он заметит подле чьей-нибудь парты пролитую воду, он непременно воскликнет:
– Под вами мокро! – и засмеется гаденьким смехом.
Если мальчик, переводя какую-нибудь статейку, запнется на словах:
