На смену ему явился новый француз, вероятно, французский еврей, – мосьё Абкин, высокий, жилистый, с колючими черными усами, густо нафабренными. На голове у него был коротко подстриженный черный парик. Его имени и отчества мы также не знали, но все попытки превратить его во второго мосьё Майо сразу же кончились полной неудачей, он пресек их с самого начала, был строг, сух и презрительно-вежлив. Удивительное дело: он даже заставил учить французские уроки, точно был латинист, а не француз! В балльниках появились единицы по французскому языку.
Еще более удивительное дело: он начал с нами говорить по-французски, что не приходило в голову ни Конюсу, ни Майо, хотя последний очень плохо говорил по-русски.
Но и от уроков, и от разговоров Абкина веяло тупою скукой, и самое достопримечательное в нем был безукоризненный черный парик, плотно прилегавший к черепу, и столь же безукоризненные черные усы. От французской поэзии и от наших умов и сердец этот француз был еще дальше, чем Конюс и Майо.
Четвертый француз был не француз, а русский дворянин Леонид Владимирович Геника. Мне у него не пришлось учиться, но он приходился двоюродным дядей моему другу В. В. Разевигу, и я его довольно хорошо знал. Это был любопытный человек – странный и жуткий человек. Он окончил Московский университет по естественному отделению, но преподавал французский язык, который знал отлично, как человек, причастный к старой дворянской культуре. Геника вообще был человек образованный. Он много и разнообразно читал, что было редкостью. Когда в программу гимназии ввели среди учителей естествознание, Геника взялся за его преподавание, но не оставил и французского языка. В отличие от большинства преподавателей, Геника был учтив с учениками, ни на кого никогда не кричал и был мягок в обращении. Словно подчеркивая свою благовоспитанность и светскость (он был большим дамским угодником), он никогда не носил мундирного фрака, а ходил в черном, прекрасно сшитом сюртуке. Он был моложав для своих лет, «как яблочко румян» и насмешливо поблескивал небольшими умными глазками. К нему шло, что он был известным шахматистом и посещал симфонические концерты. Его брат Ростислав Геника[180] преподавал в Харькове в консерватории историю музыки и был первый в России специалист по истории фортепианной игры.
Ко всеобщему удивлению, корректный и культурный Геника на подступах к 1905 г. оказался ярым черносотенцем. Он стал писать в «Московских ведомостях», требуя неистовой расправы с интеллигенцией и учащейся молодежью. В гимназию на уроки он являлся с револьвером в кармане. Слыша об этих его неистовствах, иные из ранее знаемых его по шахматам или по гостиным спрашивали в изумлении: «Помилуйте, да это уж тот ли Геника? Тот был такой благовоспитанный и корректный господин».
