Глава 4. Няня Пелагея Сергеевна
Каждый раз, когда я ухожу от настоящего и возвращаюсь к прошедшему, я нахожу в нем значительно больше теплоты. Разница в обоих моментах выражается одним словом: любили.
Декабрист М. И. Муравьев-Апостол (писано в начале 1870-х годов)
Как трудно мне в теперешнем настоящем (я пишу в декабре н/с 1941 года в Болшеве, под грозой войны) писать о прошлом!
Если б я был способен, я написал бы, что вот жили такие люди – мама, няня – и говорили, ворча на меня: «Ну, это Его же Царствию не будет конца!» Мама ждет не дождется, бывало, чтоб я шел обедать, а я «занят»: пишу или читаю какой-нибудь «Аграрный вопрос»; или: «Ну, какой ты зрячий!» (зряшный, пустой, от «зря» – няня), и ссорились, и плакали, и ставили свечки Угоднику или Заступнице, и желали мне счастья, и копались, «гоношились» (мамино слово), около меня в детстве, до молодости, были самые простые люди без «идей» – и все это была любовь, то есть то великое, таинственное, редкое на земле, о чем тосковали, чего искали Достоевский и Л. Толстой, и если б написать это так, как надо и как я никогда не напишу, то это и значило бы все сказать, что надо всем, каждой 1/2 000 000 000 от человечества. Для этого-то, чтобы это сказать, и существует искусство, для этого одного, может быть, только и не жаль тратить труд и здоровье наборщиков и печатников, этих чернорабочих литературы. Но не то что сказать, а произнести два слова, но верно и так, как надо, – и для этого нужно так много, что чувствуешь себя жалким побирушкой, у которого ничего нет.
И все-таки, вопреки всему, произнести эти два слова о прошлом, когда, по утверждению старого декабриста, любили, умели любить, хочется произнести эти два слова потому, что душа и совесть того требуют.
Я говорил о бабушке, о маме, об отце, о кормилице. Теперь речь будет о няне.
Для детства самого раннего, для младенчества, не может быть хронологии: папа, мама, няня, я сам – кажется, это было всегда. Первый шорох бытия неуловим сознанием. Сознание ребенка – да и не всякое ли сознание человека вообще? – не включает даже признака своего небытия. «Я есмь» – эта радость поглощает ребенка всего, всецело, безраздельно, хотя и бессознательно.
В праистории моей жизни няня Пелагея Сергеевна всегда была, так же как всегда был я сам.
Изустные летописцы моего детства говорили мне иное. Няня Пелагея Сергеевна пришла в наш дом к моему единокровному и единоутробному брату Коле, бывшему старше меня на полтора года, пришла тогда, когда ушла кормилица, то есть незадолго до того, как я родился.
