Отец любил историческое чтение. В хороших переплетах стояли в шкафу «Рукописи о Севастопольской обороне», собранные по приказанию наследника (3 тома), и «Два похода на Балканы» кн. Шаховского. Он сам подарил брату Георгию «Историю Суворова» Н. Полевого.
Он выписывал две газеты – утром читался «Московский листок»[125] для телеграмм и текущих городских новостей; вечером из «города» отец привозил «Московские ведомости»[126] – для политики: их отец читал между обедом и вечерним чаем. Он получал их и при Каткове[127], получал и после Каткова и не позволял при себе отзываться о нем неуважительно.
Отец любил русскую военную славу, и имена Суворова, Кутузова, Нахимова, Корнилова и героев недавней турецкой войны – Скобелева, Гурко, Тер-Гукасова (героя Кавказской кампании 1877–1878 годов)[128], Лорис-Меликова[129] – были для отца дороги и заветны.
Отец был монархист, я бы сказал, спокойный монархист, совершенно чуждый какого-нибудь вмешательства в действительную политическую жизнь. На небе – Бог, на земле – царь – это для отца было истиной самоочевидной, но ничего «воинствующего» за эту истину в отце не было, так же как математику, убежденному в том, что часть меньше целого, нет надобности «воинствовать» за эту истину. В гостиной у нас висели портреты Александра III и императрицы Марии Федоровны; когда же началось новое царствование, портреты нового царя и царицы не были помещены на стену. Там по-прежнему царил Александр III. Помню искреннюю скорбь отца по случаю смерти Александра III, которого он уважал за его миролюбие и за любовь ко всему русскому.
Как уважаемый член московского купеческого сословия, отец получил приглашение во дворец на коронацию Николая II. (Я помню «царские» билеты не только для отца и матери, но и билет на шапку кучера для свободного проезда в Кремль.) Старый богатый купец А. Е. Залогин, посаженый отец на свадьбе у матери и отца, поздравил отца с «монаршей милостью», но «милостью» этой отец не воспользовался: не любя торжественного шума, он не поехал в Кремль на царский коронационный выход из дворца в Успенский собор. Вечером же в день коронации он возил нас смотреть на иллюминацию Кремля. Мы смотрели ее с Устьинского моста.
Все, что я пишу здесь об отце, об его внутреннем и внешнем облике, глубоко расходится с тем основным обликом «купца», который создан Островским и утвердился в историческом сознании как основной, господствующий, определяющий собою все сословие в его быте и характере. Все комедии Островского написаны не о таких людях, как мой отец, и я почти ничего не мог бы заимствовать оттуда для его характеристики.
