Он подтвердил, что хорошо, и тут рассказал про главный свой барыш. Он ехал на извозчичьих санках и в пестряди уличного движения приметил мужика и бабу, понуро ведущих корову. Своим тихим деревенским ходом они всем мешали на бойкой улице, и на них то и дело кричали то кучера, то городовые, то дворники. Отец присмотрелся внимательно к их поношенным тулупам, к стоптанным валенкам, к понурой деревенской буренке, изредка жалобно мычавшей, остановил извозчика и спросил:
– Хозяин, продавать, что ли, ведешь корову-то?
Это было в голодный год. Мужик со вздохом отвечал, что точно, приводили корову продавать на рынок, да никто не купил, и теперь они с бабой не знают, что делать, вести ли назад корову – кормов нетути, либо продать на бойню – мало дадут, да и скотину жаль: добрая!
Мужик смахнул слезу, а баба всплакнула не смахиваючи.
– А мне как раз корова нужна. Сколько возьмешь?
Мужик сказал. Отец отсчитал вдвое против сказанного, вручил деньги растерявшемуся крестьянину и, велев извозчику трогать и погонять, крикнул бабе:
– А корову детишкам сведи!
Только и слышал он, уносясь на санках:
– Пошли тебе Господь…
А что «пошли», уж ветром отнесло.
Отец умел понимать, больше того: умел чуять чужую нужду.
В детстве и юности он сам испытал большую нужду. Она же ждала его в старости.
Он никогда не рассказывал про свое детство.
Не знаю, по какой причине: из-за разорения ли его отца, Зиновея Осиповича, или по проискам мачехи (она водворилась в доме, когда отцу было всего одиннадцать лет), или еще по какой другой причине, только свое отрочество и юность он провел не в отцовском доме в Калуге, а в Москве, у богатых купцов-шелковщиков Капцовых, куда был отдан в «мальчики» и где, отслужив положенный срок «мальчиком», вышел в приказчики.
Это была тяжелая школа. Дом Капцовых был известен не только своим строгим порядком, но и своей, говоря старым языком, «жестоковыйностью»: «мальчики» проходили всю школу «заушения» и «наказания», считавшегося законным и необходимым, с точки зрения педагогики Диких и Большовых. Почему считалось при этом необходимым и держать этих «мальчиков» и впро́голодь и впро́холодь, это необъяснимо, но все это горькое сиротство детской беззащитности и покинутости отцу пришлось испытать полностью. Никакого недовольства этой долей я никогда не слышал из уст отца. Наоборот, не скрывая суровости пройденной им капцовской школы, он признавал, что вынес из нее знание своего дела (шелкового) и приобрел требовательность к себе.
