Давайте теперь отдельно остановимся на религиозном и атеистическом экзистенциализме.
Религиозный экзистенциализм резко отличается от всех остальных направлений религиозной философии. Первое, что бросается в глаза: все религиозные экзистенциалисты – еретики, нонконформисты, бунтари и вольнодумцы. Кьеркегор насмерть поссорился с датской протестантской церковью, Паскаль, Унамуно и Марсель в разной степени враждовали с официальной католической церковью, Бердяев был в напряженных отношениях с православными иерархами и богословами, а Бубер был хасидом, то есть принадлежал к неортодоксальному, мистическому течению в иудаизме. Конфессиональная принадлежность Шестова и Ясперса вообще трудно определима и до конца не ясна. Все они вне мэйнстрима своих конфессий, в лучшем случае еретики, а в худшем – отверженные от господствующих религиозных течений и гонимые. Это не случайно, а потому, что все религиозные экзистенциалисты фиксируют глубочайший кризис современной цивилизации, в том числе и иудеохристианского монотеизма. Все они констатируют ситуацию если не «смерти Бога», то уж точно, говоря словами Бубера, «сокрытия, затмения Бога», утраты живой и непосредственной связи между человеком и Богом, и говорят о том, что цивилизация, которая называет себя гуманной, обесчеловечилась, цивилизация, называющая себя христианской, утратила все христианское. Все омертвилось, заменилось симуляциями и имитациями религии, и потому отныне вера есть мученичество. Как говорит Кьеркегор, «перед лицом разума вера абсурдна и беспочвенна». Она непередаваема, одинока, недоказуема и по-донкихотски безумна. Поэтому все они вступали в острые конфликты с господствующими церквями и конфессиями, были еретиками и вольнодумцами.
Вера – это подвиг, вера – это мученичество, вера – это трагедия. И быть христианином почти невозможно. Настоящий христианин лишь тот, кто понимает, что он никак не может быть подлинным христианином (ибо единственный подлинный «христианин» – это Христос), подобно тому, как мудр среди людей лишь тот, кто осознает всю свою бесконечную и безнадежную удаленность от мудрости. Отсюда – полный разрыв с догматикой и господствующей церковностью. Противостояние Духа и Буквы, отказ от любых попыток рационализировать (доказать) веру.
Все религиозные экзистенциалисты резко противопоставляют личную веру всем формам институционализированной и рационализированной религии. Говоря словами Шестова, противопоставляют «Иерусалим» своей веры рационалистическим «Афинам». Для них, начиная с Августина и Паскаля, Бог – живая личность, постигаемая сердцем, но не разумом. Он свободен, таинственен, непостижим, порою страшен, вовсе не доказуем как некая теорема. Он взывает к человеку, как чистое Присутствие, чистый Взгляд, никак не овеществляемый и не гарантированный ничем, кроме нашей страстной жажды верить в него. Он может вырвать нас из чудовищной плененности бессмысленным миром, выйти из суеты и рассеянности к трансцендированию. Для Него все возможно. Он может сделать бывшее небывшим и вырвать человека из трясины небытия. Но вот есть ли Он? Вера в Него возможна лишь как непрестанное мучительное сомнение в Нем, преодоление неверия и новая утрата веры, сплав надежды и отчаяния. Встреча с Богом – это гибельный прыжок через пропасть неведения и сомнения. Акт веры коренится в глубине личности, это высшее проявление человеческой свободы и ее залог. Он может спасти и вырвать человека из бездны, но – вот беда! – у него самого нет никаких гарантий. По ту сторону пропасти вполне может ведь оказаться только жуткое Ничто. Как на заре этого страшного века сформулировал Александр Блок:
