Этот парадокс предоставляет ключ к ухищрениям гегельянского диалектического процесса. Возьмем критику якобинского революционного террора Гегелем как упражнение в абстрактной отрицательности абсолютной свободы, которая не может стабилизироваться в конкретный свободный общественный порядок, и, следовательно, оканчивается яростью саморазрушения. Следует помнить, что, поскольку мы имеем дело с историческим выбором (между «французским» путем католического общественного порядка и, как следствие, необходимостью участия в саморазрушительном революционном терроре и «немецким» путем реформации), этот выбор подразумевает тот же самый элементарный диалектический парадокс, как и выбор между двумя прочтениями фразы «дух – это кость», также из «Феноменологии духа» (1807), которые Гегель иллюстрирует с помощью фаллической метафоры (фаллос как орган осеменения или он же как орган мочеиспускания). Гегель тут имеет в виду, что в противоположность вульгарному разуму эмпирика, которому видится лишь мочеиспускание, настоящая спекулятивная позиция выберет осеменение. Парадокс в том, что выбрать непосредственно осеменение означает промах: невозможно непосредственно выбрать «истинный смысл», т. е. следует начать с «неверного» выбора (мочеиспускания), а истинный спекулятивный смысл возникает только через повторяющееся прочтение, как последствие (или побочный продукт) первого, «неверного» прочтения. То же самое касается общественной жизни, в которой непосредственный выбор «конкретной всеобщности» обособленного этического жизненного мира может завершиться только регрессией к досовременному органическому обществу, отрицающему бесконечное право субъективности как основную характеристику современности. Так как субъект – гражданин современного государства больше не может принять свою погруженность в некую особую социальную роль, предоставляющую ему предустановленное место в органическом социальном Целом, единственный путь к рациональной тотальности [totality] современного государства лежит через революционный террор: следует безжалостно порвать ограничения досовременной органической «конкретной всеобщности» и полностью утвердить бесконечное право субъективности в ее абстрактной отрицательности. Другими словами, основной смысл гегельянского анализа революционного террора лежит не в достаточно очевидном понимании того, как революционный проект подразумевал одностороннее непосредственное утверждение абстрактного всеобщего разума и был как таковой обречен на гибель в саморазрушительной ярости, так как он не был способен организовать транспозицию своей революционной энергии в конкретный стабильный и дифференцированный общественный порядок; гегельянский смысл скорее кроется в загадке: почему, несмотря на то, что революционный террор был исторически тупиковой ситуацией, мы должны были пройти сквозь нее, чтобы достигнуть формы современного рационального государства?
