Ави уже разговаривал с распорядителем, когда Рахель, пройдя между рядами круглых столов, опустилась на стул, предупредительно подвинутый навстречу ей вежливо улыбнувшимся официантом. Теперь она могла перевести дыхание и осмотреться. Огромный зал был наполнен свежим влажным воздухом. Короткие клинья солнечных лучей вонзались в него сквозь оконные проёмы южной стороны, высекая на серых гладких плитах пола и белых скатертях слепящие блики. Умеренный свет, лившийся из окон с противоположной стороны, мягко ложился на стены и пол, проникал в дальние углы, растекался по танцевальной площадке в центре зала. Подошедший Ави вывел её из состояния меланхолической созерцательности.
— Мы сидим здесь, Рахель. С нами будут твоя мама, мои родители и Тамар.
Йони и Рами со своими семьями расположатся за тем столом, твой двоюродный брат с женой вон там. Когда появятся твои сотрудники, я их рассажу.
Он обнял жену, но Рахель знала, сколько нежности и любви таится за его скупыми знаками внимания. Традиционное религиозное воспитание мужа не допускало публичного проявления чувств.
— Ты сегодня потрясающе выглядишь. Не переживай, всё будет хорошо.
— Спасибо, Ави. Ты отличный парень.
— Я хочу, чтобы у нас с тобой было много детей. — Он посмотрел ей в глаза, и она прочла в них страсть и восхищение.
«Как давно мы не были близки. Он так страдает, — пронеслось у неё в голове. — Ну что поделаешь. Знал бы он, что сын не его… Боже дорогой, что с нами будет?»
— Но не сейчас же, милый, потерпи ещё немного. Вот вернёмся домой и тогда уж. — Она заставила себя улыбнуться ему. Врождённое чувство юмора не раз выручало её, помогало снять душевное напряжение. — А пока иди встречать гостей.
Рахель наклонила голову мужа и прижала его к себе.
— Сына покормила? — спросил он, и, выпрямившись, с серьёзным видом пошёл навстречу матери.
Рахель поднялась со стула и взяла ребёнка на руки. Он приоткрыл подслеповатые глазки, личико его исказилось в гримасе, и вначале едва слышно, а потом всё громче заплакал, оповещая мир о какой-то своей младенческой нужде.
— Ты, наверное, голодненький, сыночек? — запричитала она. — Ну, поешь, выпей молочка.
Рахель обнажила правую грудь и вложила в розовый, растянувшийся в крике ротик твёрдый круглый сосок. Он сразу же успокоился и, деловито сопя и причмокивая, принялся за дело.
«Напрасно я сказала Якову, что ребёнок его. Так бы он успокоился. Со временем остались бы только дружеские отношения. Глупая баба, выболтала, как на исповеди. Кто тянул за язык?.. А всё потому, что не могу забыть его. Жизнь без него — одна нескончаемая скука. Эх, будь я посмелей… Ведь он же звал, готов был на всё».
