Зал постепенно заполнялся. Прибывали близкие и дальние родственники, друзья и сотрудники. Яков появился одним из первых и, с трудом подавляя нетерпение и желание обнять Рахель и увидеть сына, сел за огромный стол, предназначенный для сотрудников компании. Обведя взглядом зал, он нашёл её, кормящую ребёнка, и махнул рукой. Она кивнула ему в ответ. Яков поднялся из-за стола и сделал несколько шагов, но тотчас одумался и медленно опустился на стул. Стали подходить товарищи по работе, приветствуя его и усаживаясь за столом. Он рассеянно отвечал на приветствия, но, погружённый в охватившие его переживания, разговор не поддержал. Он почти ничего не ел, а только пил вино, машинально поднимая бокал, когда кто-нибудь провозглашал тост. С ним пытались заговорить, о чём-то его спрашивали, но он отвечал невпопад и рассеянно улыбался.
Появился моэль, Ави поднял ребёнка, обёрнутого в талес, и понёс его к высокому обитому красным бархатом стулу.
— «Вот я готов исполнить повелевающую заповедь, которую дал нам творец благословенный, — совершить обрезание моему сыну…», — произнёс Ави нараспев слова молитвы.
Вместе со всеми Яков поднялся, поправил белую шёлковую кипу на голове и подошёл к месту совершения обряда. На брит-миле он был не впервые, но всякий раз равнодушно, как бы со стороны, наблюдал чувства и настроения близких родственников ребёнка. И только теперь этот древний, как мир, завет праотца Авраама коснулся его плоти и крови, его сына, а значит, его самого. Моэль взял ребёнка и положил на высокий стул, служивший по традиции престолом пророка Илиягу. Он произнёс молитву, взял ребёнка и положил его на колени Рафи. Дед с благоговением взирал на внука, с трудом сдерживая волнение. Моэль склонился над ребенком, снял прикрывающее его ножки покрывало и раздвинул его коленки, которые тут же принял Рафи. В руках моэля сверкнуло обоюдоострое лезвие, он потянул крайнюю плоть ребёнка и уверенными движениями отрезал её. Мальчик заплакал, и тот положил ему в рот смоченный в красном вине кусочек марли, затем деловито забинтовал красный от крови членик и запеленал его в талес.
С того места, где стоял Яков, было видно всё происходящее.
«Тебе, наверное, больно, сынок, — подумал он, когда ребёнок всхлипнул от плача. — Увы, это невозможно предотвратить, потому, что ты еврей»
Боль мальчика каким-то непостижимым образом передалась ему, его охватило волнение, и неожиданно прошибло потом.
«Если мой сын обрезан, я тоже должен сделать это», — решил Яков.
