Он занял бунгало поблизости и жил кое-чем, делал кое-что, а командовал кое-как. Группа работала каждый день. Уходили затемно, возвращались когда как. Уставшие, молчаливые. Свободные быстро шуршали ужин, который поглощали под вялые разговоры. Живее, если удавалось пошалить. Но все больше занимались рутиной: наблюдение, обнаружение, арткорректировка. Командовал Чук, ветеран Афгана, кавалер Красной Звезды, майор-пенсионер. Спокойный, надежный, уравновешенный. Начальство воспринимал, как неизбежность, по мере сил игнорировал с даосским восторгом. Комроты, Старый, крутил по утрам нунчаки и медитировал. Потом заставлял нас углубить и усугубить, засадить. Этим ограничивалось его руководство. Старый ждал момента. Но любую его карту бил авторитет майора. Однако с неизбежностью дефолта нырял за наш алтарь.
– Лис, есть что пожрать?
Комроты, не дожидаясь ответа – как должное, – запускал по локоть руку в ящик, консерва вынималась уверенно, будто он знал внутренности наискосок. Длинный самодельный свинорез со скрежетом впивается в жесть. Банка плачет визгливо, осеняя пространство ароматом тушенки. Мерцают в блеске фонаря черные буквы «не для продажи». Лис с болью теребит панаму.
– Приятного, блядь, аппетита. – Ждет поддержки от Чука, но майор лишь ухмыляется в усы. Что сделать – субординация.
– Спасибо, – как ни в чем не бывало говорит комроты.
– Если ты туда что-то положил… – наконец выдавливает Лис тщательно подобранные слова. Ощущается, какой забавный сленг цепляется за окончание произнесенной фразы. Изысканный клокочущий мат остается за зубами. Старый проглатывает кусок говядины, не подавившись, глазом не моргнув, отшучивается:
– Не жадничай, Лис. Я верну.
– Куда ты денешься. – Лис отвернулся и что-то бубнит под нос. Он разговаривал с собой всю ночь.
Это вошло в норму. Особенно нервировало утро. Выход в пять, подъем в четыре, Старый воришка возникал в три тридцать. Жег наш примус (добытый, кстати, путем неимоверного риска в густо заминированной деревне), шелестят пакеты, скоблит стенки банки верная командирская ложка. Никто уже не спит. Молчат. Негодуют. Слушают усердное чавканье и прихлебывание. Кофе. С кардамоном. С-сука. Лис холодно кинул в пустоту, в объем комнаты, в прорехи в стенах, мохнатым звездам:
– Доброе утро, блядь!
Однажды Лис созрел, наш главный жрец, защитник свидетелей хабыза21 и говяжьей тушенки, паладин шаурмы, адепт чикена22 с жареной картошкой. Лис все больше молчал, оглаживая фанерные бока нашего монстра. Решение, как все гениальное, пришло неожиданно. С двумя снайперами, Лисом и шуруповертом. Бесноватые защитники культа Обжорки под хихиканья и похабные словеса переместили взводное добро в баулы, которые отволокли вглубь комнаты с глухими закопченными стенами. А затем, издав загробные стенания, Лис принялся завинчивать свою прелесть. Чук лишь зыркнул поверх очков.
