И мир сомкнулся вокруг него. Закрутилась жизнь, закипела. Время потекло между периодами пожирания. Вокруг святыни появлялись разные руины, мраморные виллы, превращенные в гравий, мазанки бедняков, оливковые рощи, укрепрайоны. И конечно же – помойки. О помойках стоит рассказать отдельно. В завоеванных деревеньках мы обнаруживали чистоту, на полках – мытая посуда, ухоженные дворы. Но после садыков кругом царил разгром – союзники вели себя откровенно, как завоеватели. Вслед за штурмующими порядками поистине с кавалерийским куражом врывались мародеры, бесконечная вереница грузовиков. Чистили все под ноль, вплоть до оконных рам и проводов. Если вовремя не шмальнуть, можно было остаться без исподнего. Поэтому наш «Урал» напоминал бродячий цирк: печь буржуйская, матрасы, боеприпасы, разобранные палатки. И он – сундук. Жизнь подчинялась простому расписанию: брали укрепрайон, затем искали минимально разрушенный дом, который, ко всему прочему, будет проще оборонять, водворяли на самое почетное место нашего кумира и обкладывали его бомжовским бытом с печкой, керосинкой, матрасами вдоль стен. На цементных стенах – арабская тарабарщина, следы пуль и осколков, а кое-где – мозгов. Почерневшая кровь в том или ином углу (засыпали мусором, да и забыли). Прострелянные, в бурых пятнах одеяла – на окна. Считаем, обжились. Разобрались с соседями, кто где. Все свободные от «глаз» на мародерку – дрова, посуда, сувениры. Мирняка давно нет, до турецкой границы чуть более пяти километров. Так что все там. Ближайший вражеский окоп в девятистах метрах, на противоположном хребте, под ним виднеется вершина покосившегося минарета. Еще деревня, но чужая. Скоро обязательно возьмем. На серпантине дороги три черных остова. Садыки здорово стреляют из ПТУРа. Ракет не считают, щедро кидаются ими даже в группы из двух-трех человек. Не жалко – Большой Брат подвезет. А сейчас добыча проходит под хохот и шипение мин. Банг! Хвать вязанку и побежал. Следом кто-то катит инвалидное кресло, заваленное оловянной посудой, мотыгами и черт еще знает чем. Боевой бомж силен в тараканьей приспособляемости к обстоятельствам. Полк под литерой «ихтамнет».
Газовый примус стал настоящим подарком судьбы, жизнь треснула улыбкой. Куда уж слаще! Но нет, снайпера добыли крохотный диван и таскали его за собой с основательностью бобров. Диваном делились. Но в нашем ящике паслись. Мы не возражали, во-первых, святые люди, во-вторых, мужчины с упорством религиозных неофитов несли жертвы нашему кумиру. Как «беспилотники», «кроты» и прочие пассажиры, что роились с нами. Однако зло не дремлет, дерьмо случается, а начальство обожает, там, где уютно. Ротный решил, что к подвигу готов, оставив побережье Средиземного моря, он прицепился к нам. Весна, самое время клещу кормиться. Пока присматривались друг к другу, все шло ровно. Человек неплохой, но его концепция подвига перечеркнула все хорошее, что дали ему мама, Рязань и тюрьма. Задвинув феню, он услышал эхо курсантской юности. Давил груз недовоеванности, мешал спать. Свербило в военном билете, мнилось об орденах и пулеметных точках, которые он не успел закрыть. Если травили байки за фронт, Донбасс, горящие танки – он молчал. А когда стихало, вставлял привычное «когда я сидел». Что-то нес, выхватывая только перегляд и сдержанные насмешки. Брошенная как-то на полигоне фраза «Я не пожалею ни вас, ни себя» расставила между нами акценты: он на своей волне, а мы – как придется.
