Зазвонил сотовый; а-а, в кармане Халиля. Он ответил на звонок, заговорил скороговоркой на арабском. А закончив разговор, сказал, что должен уйти. Они с Фаруком перекинулись несколькими словами на арабском – на этом языке они заговорили в моем присутствии впервые. Когда он ушел, Фарук сказал:
– Он хороший человек, знаете ли. Я могу искренне сказать, что он мой лучший друг. Вообще-то, он хозяин интернет-кафе – этого, напротив, и еще нескольких в городе. Так что он мой начальник. Но он не верит в то, что надо быть начальником или вести себя как начальник. Мы из одного города, из Тетуана. Он очень щедрый, знаете ли; вообщето, он только что, когда уходил, подошел к стойке и заплатил за всё: за наше пиво, за ваш обед. Он такой человек – не задумываясь, всё раздает другим.
– Вот что я думаю, – сказал Фарук, – я думаю, что Германия должна нести ответственность за Израиль. Если кто-то обязан нести это бремя, так это они, а не палестинцы. Евреи приехали в Палестину. Почему? Потому что жили там две тысячи лет назад? Позвольте привести один наглядный пример. Мы с Халилем – марокканцы, мавры. Когда-то мы имели власть над Испанией. И как бы это выглядело, если бы мы вторглись на Иберийский полуостров и сказали: в средневековье здесь правили наши предки, а значит, эта земля наша – Испания, Португалия, вся эта земля? Нелогично, верно? Но евреи – особый случай. Поймите меня правильно: я лично не имею ничего против евреев. В Марокко много евреев, даже сегодня, и к ним относятся радушно, как к части общества. Внешне они не отличаются от нас, хотя, конечно, больше преуспевают в бизнесе. Иногда я думаю, что мне, возможно, стоило бы стать евреем, просто ради моей профессии. Тогда я смогу осуществить все планы. Но я против сионизма и против этих религиозных притязаний на землю, где уже живут другие люди.
Я хотел было сказать ему, что мы в Штатах с особой настороженностью относимся к жесткой критике Израиля, потому что она может обернуться антисемитизмом. Но не сказал, потому что знал, что мой страх перед антисемитизмом, как и мой страх перед расизмом, в ходе долгой практики стал дорациональным. Я навязал бы Фаруку не свой аргумент, а просьбу перенять то ли мои инстинктивные побуждения, то ли добродетели общества, не похожего ни на то общество, где он вырос, ни на то, где он теперь действует. Вряд ли был бы прок от того, что я описал бы ему, какие тонкие смысловые оттенки различает чуткое ухо американца, если слышит Jews вместо Jewish people. А еще мне хотелось отчитать его за нападки на религиозный идеал, поскольку у него тоже главный идеал – религиозный, но подступало ощущение, что плести путаную сеть аргументов – только множить напрасные усилия; силы лучше поберечь. Так что я предпочел расспросить его про родню в Тетуане, про то, как там жилось в его детстве и юности.
