– Во время войны Бельгия повела себя глупо. Я хочу сказать, во время Второй мировой, а не Первой; я родилась, когда Первая уже осталась в прошлом. Первая мировая – это была война моего отца. Но Вторая мировая началась, когда я была на пороге переходного возраста, и эти проклятые немцы – я помню, как они явились в город. В сущности, во всем виноват Леопольд III: заключил альянсы не с теми или, лучше сказать, отказался заключать альянсы – думал, обороняться будет нетрудно. Старый дурак! Был канал между Антверпеном и Маастрихтом, знаете ли, и линия бетонных укреплений, и считалось, что это непробиваемый заслон – та пресловутая линия. Предполагалось, что многочисленную армию слишком трудно перебросить по воде. Но у немцев, естественно, были самолеты и парашютисты! Им понадобилось всего восемнадцать дней, и нацисты пришли строевым шагом и остались, словно паразиты. День, когда они наконец-то ушли, день, когда для Бельгии закончилась война, был самым счастливым днем моей жизни. Мне было пятнадцать, и я помню тот день во всех подробностях, и никогда, пока я жива, не забуду тот день, и никогда не буду счастливее, чем в тот день. – После этих слов она умолкла, протянула мне руку и сказала: – Наверно, мне следует представиться: Аннетт Майотт.
А затем продолжила – как бы нырнула в глубины памяти, рассказала мне о днях своего детства, как трудно жилось в войну, как Леопольд III выторговывал у Гитлера улучшенные пайки, как всё это привело к опустошению сельской местности: по ландшафту рассыпаны фигуры тех, кто отстал от своих частей, они ходили по домам, умоляя накормить и приютить; о том, как она остановилась на медицине и как затем училась на хирурга: в те времена это был необычный выбор для женщины. Не знаю, как это получилось, но, пока она рассказывала, я различал в ней черты той целеустремленной девушки.
– Наверно, вы проявили упорство, – сказал я.
– О, нет-нет, о подобных вещах не думаешь в таких терминах, – ответила она, – просто осознаёшь, что именно должна сделать, идешь и делаешь. В сущности, у тебя нет возможности помедлить и саму себя похвалить, поэтому «упорство» – нет, я бы так не сказала.
Я кивнул. Я слушал ее с ощущением, что объективный факт ее возраста – если в конце войны ей было пятнадцать, значит, она 1929 года рождения – косвенно взаимосвязан с фактом ее огромной умственной и физической жизнестойкости. Тут пришли бортпроводники забрать подносы, и доктор Майотт снова раскрыла книгу. Я притушил лампу над своим креслом и, прикрыв глаза, вообразил, как проносится под нами ледяная ночная Атлантика.
