Другого ответа на этот вопрос у нее не было. Никогда! Поэтому Корсаков не слишком расстроился.
— Спит. Молчит… На «Амур» ходит гулять.
«Амуром» отец называл старые, неглубокие пруды, что были за лесом, недалеко от поселка. Посреди прудов на острове стояли еще петровские казармы и неработающая церковь.
— Сам ходит? — спросил он, невольно желая опровергнуть ее мрачные выводы.
— Сам, конечно. Я же совсем плохо двигаюсь…
Она посмотрела на него с осуждением, мол, мое здоровье никого не интересует.
Отец сидел в дальней комнате, где было прохладно, полутемно. Около его старого, продавленного кресла на столике, на табуретках были разложены газеты, пачки газет, в которых он имел привычку подчеркивать красным карандашом некоторые абзацы.
— Прикрой форточку! — вместо приветствия сказал отец. — А то что-то поддувает.
Он был в байковой тужурке, в теплом белье, кресло было глубокое, охватывающее его тело почти до плеч, но он все равно мерз.
Кирилл осторожно поцеловал его в белые волосы, тщательно вымытые, расчесанные. Знакомый, какой-то кедровый запах отца показался ему вдвойне родным, успокаивающим.
— Все штудируешь? — улыбаясь, кивнул он на газеты.
Отец со старческой внимательностью проследил, как он закрыл форточку, как сел за стол напротив, и, наконец, ответил:
— Нет… Глаза устают.
Он протер глаза своей большой, еще совсем нестарческой, мужской рукой, но внутренне по-прежнему остался вдалеке, не приблизившись к разговору.
Корсаков машинально взял одну газету, другую, мельком проглядел отмеченные абзацы. Удивительно, но отец по-прежнему отмечал самые общие, самые правильные, никогда не вызывавшие у него, Кирилла, интереса слова. В основном в передовицах, в ссылках на классиков.
— Это же общеизвестные вещи?! — невольно удивился он, но отец снова не прореагировал на его едва заметное раздражение.
— Да, да! Конечно…
Он издалека, словно примериваясь, посмотрел на сына и снова промолчал. Обычная его осторожная, сосредоточенная деликатность.
— Ну, вот… — Кирилл встал, потянулся, попытался почувствовать себя дома, почувствовать себя обычно, буднично, дачно: — А мои уже на юге! А я вот к тебе…
И снова он не услышал ни слов гостеприимства, ни ласки.
— Я займусь обедом, — сообщила с порога Февронья Савватеевна.
— Хорошо, — отец кивком головы отослал ее в кухню.
— Как ты? — Кирилл Александрович, опершись длинными своими руками в подлокотник, наклонился, повис над отцом.
Тот, не отвечая, осторожно потянулся к нему, обнял теплой спокойной ладонью за шею и поцеловал.
