Что же обнаруживает Стейнмец? Во-первых, колониальные чиновники прибывали на завоёванные территории в качестве не частных лиц, а представителей элит, перемещённых на колониальную почву из метрополии и сохранявших в колониях свои особые идентичности. Три главные элиты германской метрополии — «нобилитет, владеющая собственностью буржуазия и Bildungsbürgertum (т. е. образованный средний класс)»[44] — прибывали в колонии, обладая характерными для них разновидностями капитала, которые они использовали, чтобы установить контроль над управлением германскими колониями. Главным полем борьбы стала «политика в отношении туземного населения» (native policy). Каждая элита притязала на обладание «этнографическим знанием», основанным на той разновидности культурного капитала, который она приносила в колонии из Германии.
Стейнмец показывает, каким образом «затянувшаяся борьба между разными фракциями расколотого господствующего класса могла препятствовать достижению устойчивости поля, одновременно укрепляя его автономию, поскольку специфические для этого поля способы действия становились более систематическими и чётко очерченными»,[45] а также обеспечивать колониальным элитам основу для «укрепления их автономии от властей метрополии с течением времени».[46] Иными словами, хотя три германские элиты боролись друг с другом за то, как обращаться с туземцами, основой этой борьбы были экспертные знания, которые, по утверждению элит, были тщательно сформированы личным опытом управления отдельными народностями в тех колониях, где эти элиты проживали.
По мере того, как каждая элита заявляла о своих экспертных знаниях, она устанавливала контроль над отдельными колониями: военная элита и нобилитет — над Юго-Западной Африкой, — над Самоа, а в дальнейшем и над Циндао в Китае. Купцы же так нигде и не добились господства. Притязания на экспертное знание защищали колониальные элиты от их номинального начальства в Берлине, от элит метрополии, которые осуществляли лоббистское давление на чиновников в Германии, а также от элит в других колониях, которые в силу того, что они правили иными разновидностями туземцев, обладали другим экспертным знанием, которое нельзя было автоматически перенести в другую колонию.
Как только та или иная элита получала контроль над определённой колонией, она приобретала возможность не допускать прямого вмешательства немцев из метрополии в колониальную политику или осуществления ими косвенного влияния путём объединения с какой-либо одной колониальной элитой против других в обмен на некие политические решения или долю в колониальной добыче. Это было заметно по растущей способности колониальных чиновников предпринимать недружественные действия по отношению к заведомо неочевидным интересам капиталистов из метрополии, или даже к второстепенной геополитической заинтересованности в своих колониях центрального правительства Германии. Этот же момент демонстрируют и сами совершенно разные типы политики в отношении местного населения, которую чиновники реализовывали в Юго-Западной Африке, Самоа и Циндао, причём эти отличия невозможно вывести из экономических или геополитических соображений. В то же время особые познания и организационные базы колониальных чиновников не давали им какого-либо рычага воздействия на элиты в метрополии. В отличие от колоний и квазиколоний Британии, Франции, Испании, Нидерландов, Португалии, а затем и Соединённых Штатов, германские колонии не влияли на отношения элит в метрополии. Иными словами, германские колониальные элиты увеличивали свою автономию, самоизолируясь от интересов метрополии.
