Гости погрузились на баты. Как только они взмахнули шестами, тоска сдавила сердце. Кяундзя кричал мне: «Хорошо живи!» Но я стоял на берегу, ничего не видя. Глаза мои заволокло горячим туманом.
Летом мы ходили с отцом на лосиную переправу. В тишине лесов у тихой протоки караулили зверя. Теперь у меня было ружье, которое Ангирча оставил, уходя в загробный мир. Трое суток, почти не сходя с места, мы сидели в кустах, притаившись и ждали, когда подойдет лось. От старицы, заросшей камышом и осокой, поднимались тучи гнуса. Нечем было дышать. Но костер разводить нельзя. Отец не курил. Он ослаб и на третью ночь задремал. Кроме юколы, у нас ничего не было. Я сел в оморочку и тихо, чтобы не слышно было всплеска воды, доехал до кривуна, где темнела коряга. На рассвете лось пришел купаться. Сбежав с сопки, ухнул в воду. Я прицелился, но отец опередил меня. Это было так неожиданно, что я удивился.
— Ты ведь дремал, отец, когда ты успел заметить? — спросил я у него, как только мы вытянули лося из воды.
— О, бата, — засмеялся он, — настоящий охотник видит зверя даже сквозь сон…
Лось был огромный. Больших трудов стоило вытащить его из воды. Все утро мы свежевали его на берегу, а потом перевезли мясо по частям поближе к Хору.
— Вот что, Джанси, — сказал мне отец после того, как мы-опростали полный котел мяса, — я поднимусь на оморочке домой, а ты сиди здесь.
Отец не любил много разговаривать. Он почти никогда не объяснял своих поступков с тех пор, как умер дедушка. Но я знал, что отец должен подняться сейчас к нашему балагану и привести оттуда большой бат. Я ждал его до самого вечера. И не дождался. Пришлось развести костер. Над рекой спускалась тьма. Сквозь шум воды и веселое потрескивание валежника на огне я слышал далекий крик совы, похожий на лай собаки: «Аугу, аугу!» И вдруг где-то совсем близко, три раза протяжно и звонко взревела кабарга. Потом все стихло. Прошло несколько минут, прежде чем кабарга снова меня потревожила. Я уже собирался спать, не в силах бороться с усталостью, как вдруг опять повторилось то же самое, на этот раз так близко, что я подпрыгнул и схватился за оружие. Что такое? К берегу подплывает оморочка. В темноте я еле различаю мужскую фигуру. Отец? Нет! Высокий ростом, стройный, с ножом за поясом, подходит к костру охотник.
— Багдыфи! — говорит он мне, протягивая руку. — Один, что ли, сидишь? А где отец?
Это был Тунсяна, тот самый охотник, который когда-то привез моего отца из тайги с помятыми ребрами. Тунсяна сел рядом со мной около костра. Когда он положил на колени маленький свисток из бересты — манок кабарожий, я понял, что был обманут его звуками. Он ел торопливо и жадно. Хотелось узнать, откуда он сейчас идет и куда, поэтому я спросил его. Тунсяна мог не рассказывать мне, но, как видно, ему наскучило быть одному, и он заговорил со мной так, как будто я один способен был утешить его в страшном горе.
