— Ну же, пошевеливайся! Я не люблю повторять дважды! — вновь обрушился назвавший себя Александром на вконец перепугавшегося Силантьича. — Живо! Освобождай жилплощадь!
И, схватив бродягу за шиворот, он выдернул его из кресла и, держа на весу на вытянутой руке, понес к выходу.
Полузадушенный Силантьич, пролетая по воздуху мимо Антона, глянул на него таким мученическим взглядом, что у того от жалости свело живот.
— Да тише ты! — безрассудно вступился горе-заговорщик, хватая верзилу за руку. — Задушишь человека.
Тот опустил ношу на пол и сверху вниз воззрился на неожиданное препятствие.
— А ты кто такой? — спросил игриво. — За дружка заступаешься? Что-то мне твоя физиономия не внушает доверия!
— Мне твоя физиономия тоже мало симпатична! — отпарировал Антон. — А зашел я сюда потому, что здесь кому-то вроде помощь как требовалась.
И он посмотрел на Анну долгим вопрошающим взглядом.
— Требовалась, а теперь уже не требуется, — вместо девушки ответил Эжбицкий. — Опоздал ты со своей помощью, парень. А теперь топай себе спокойно и не оглядываясь, домой, а по дороге уразумей крепко, что помощь твоя малосильная и впредь никогда больше не понадобится. Потому что теперь я здесь. Правда, Анюта?
— Да, да, — как-то уж чрезмерно торопливо и даже напугано подтвердила девушка. — Вы идите, пожалуйста. Вот, товарищ меня проводит.
— Об чем речь! — с готовностью заверил товарищ.
Пока шла вся эта перепалка, Силантьич бочком по-крабьи выскользнул за дверь и тут же растворился в совсем уже заматеревших сумерках, усугубленных очередным приступом снегопада.
Антон пожал плечами и вышел за бродягой следом. Не оглядываясь, пошел прочь. Душу саднила обида. На девушку? На верзилу? На весь свет? Он слышал, как Эжбицкий что-то сказал Анне, возможно, про него, после чего они вместе рассмеялись. Этот смех, как показалось, содрал кожу с его лица, содрал вместе с веснушками — это кровь, прилив, опалила его огнем. Закрыв глаза и сдавив челюсти, он ушел в бушующую темноту. Вдруг сделалось стыдно так, что стало невозможно дышать. Снег влажным прохладным полотенцем упал на лицо, не успокоив, но слегка уняв боль.
— Ничего, — протолкнул он сквозь сжатые зубы, — еще посмотрим, как оно будет. Антон и Анна — звучит. Аня и Саша — нет.
Он брел по улице, сосредоточив все свое внимание на процессе ходьбы, слушая, как скрипит подмерзший асфальт под ногами. Произошедшее он ощущал, как горе. Горе свалилось на него в одночасье и — оглушило. Буря чувств, жгучих и томительных, о существовании которых он не знал еще вчера утром, теперь бушевала в его груди. Но, удивительное дело, он ощущал и слышал их отстраненно, словно все его лично не касалось и происходило за закрытой стальной дверью. От неожиданности он даже растерялся, и не торопился открыть дверь, боясь, что не вынесет ярости бури. Но только разве же от нее можно загородиться? Разве она спросит разрешения войти?
