Уже потом, позже мы узнали, что он перестал получать письма от своей любимой. Да… Письма просто перестали приходить. Совсем.
— Успокойся, — говорили ему мы, — не бери дурного в голову. Мало ли что могло случиться? Всякое бывает, сам знаешь… Почта напортачила, или письмо затерялось…
— Да, — соглашался он, — я знаю. Пустяки! Все нормально.
При этом по лицу его было видно, сколь тяжело дается ему произнесение даже этих ни к чему не обязывающих ритуальных слов. И он улыбался! Он улыбался, а у нас на душе скребли кошки.
— Да ты подумай, быть может, девчонка из сил выбивается на работе, может, ей писать просто некогда! — убеждали мы.
— Конечно, так и есть, — покорно соглашался он. — Не стоит о том и говорить.
Кое-кто из нас пожимал плечами, кто-то легко касался пальцами виска — не понимали его ребята. Как в наше время можно быть таким? Да… Я, кстати, тоже не понимал. Это теперь-то мне понятно, как мало мы знали о жизни, а тогда…
Ну, так вот. Писем все не было, и, в конце концов, наступил момент, когда друг мой, что называется, дошел до предела. Это случилось в тот роковой день, который, как стало ясно вечером, оказался таким же пустым, без письма, как и многие, ему предшествовавшие. Мы пришли в общежитие после работы и, как всегда, столпились у стола, на котором была разложена сегодняшняя почта. Он наблюдал за всеми издали, из-за спин, не приближаясь к столу. А когда все разошлись, и взору его открылась чистая и пустая поверхность, вот тут он почувствовал, как кровь враз отхлынула от сердца, а тело пропитала слабость, словно влага кусок сахара. В его душе что-то натянулось до невозможности, так что даже страшно стало пошевельнуться — вот-вот порвется нить. На глаза медленно опустилась пелена, и мир вдруг стал черно белым. А он не понимал, мир только виделся ему таким, или же был таким всегда, просто раньше притворялся цветным?
Он поднялся в комнату и сразу же подошел к окну. Долго-долго он простоял там, вглядываясь в степь, впитывая тьму и ужас ночи. Потом, глубоко за полночь, когда общежитие давно уже успокоилось и затихло, он сел к столу и придвинул к себе чистый лист бумаги, собираясь, видимо, что-то писать. Задумался, надолго.
Что писать? Во что бы то ни стало надо написать. Что-то необычное, нетривиальное и сильное. Но что? Как выразить себя и излить, освободиться от боли?
Раздумывая, он взял чистый конверт, написал на нем адрес — и словно вновь побывал в далеком родном городе. Словно вновь пробежался по до боли знакомым улицам, и, что интересно, ноги помимо его воли несли его во вполне определенном направлении. Вот и та улица, на которую он так давно уже стремился попасть всем сердцем, тот дом, лестничная площадка, дверь… Ее дверь. Номер квартиры. Да, номер ее квартиры. А как только он написал имя, сразу воочию увидел ее, свою любовь. Это было похоже на психоз, на сумасшествие. Да, наверное, было близко к тому. Но он засмеялся — и жизнь засияла в его широко распахнувшихся глазах. Он протянул руки и обнял… конечно же, пустоту!
