Я молча ждал начала повествования. Было все так же душно и влажно, но от забот своих я вроде как отвлекся, что было хорошо. Я надеялся, что дальше будет еще лучше.
В чуткой тишине пустого кафе было слышно, как одуревшие мухи бьются в невидимое им стекло. И, в отдалении, за стеной, в другом здании, в другом городе или в ином измерении — в стальной мойке погромыхивали тарелки.
Столик, за которым мы приземлились, явно обосабливался в пространстве. Я это чувствовал, но не знал пока, как к этому относиться.
Незнакомец поднял голову, коснулся моих глаз прохладной синью, и начал свой сказ.
— Эта недавняя история произошла с моим другом. Я, сам того не ведая, тоже принял в ней некоторое участие, так что передаю вам все по сути из первых рук. Поэтому, пусть вас не смущает мое пристрастное отношение и знание некоторых подробностей, знать которые, быть может, и не должен был.
Вот, представьте себе обычную комнату в рядовом общежитии: стены, увешанные вырезками из журналов и репродукциями картин, шкаф, стол, пустой графин на нем, две кровати у противоположных стен, покрытые грубыми шерстяными одеялами и, конечно, окно, за которым разлилась степь до самого горизонта — и косой курган на ней, где-то на краю. В общем, из окна видна степь, но никак не увидать, даже в бинокль, того, к чему стремится душа каждого нормального человека.
У окна стоит парень, и буравит, буравит степь взглядом, желая рассмотреть в ней именно то, невидимое. Но степь не сдается, степь остается степью, остается жесткой реальностью, лишь иногда, снисходя до демонстрации обманчивых и зыбких миражей.
Обычный парень с нормальной биографией. И с историей, которая начиналась вполне обычно, как тысячи других таких историй: случайно встретились, на всякий случай познакомились, а когда поняли, что полюбили — пришла пора расставаться. Не надолго, всего на четыре месяца, но этот срок для сгорающих в сверхновой любви сердец — пропасть. Ведь этот огонь постоянно требует все нового и нового топлива — взгляда, прикосновения, поцелуя. А без этой подпитки начинается ломка, ты уж мне поверь.
Я качнул головой в знак того, что и сам не чужд этой беде, но ему, похоже такое поощрение с моей стороны было без надобности. Его глаза обратились вовнутрь себя, и он просто озвучивал то, что там видел. И, похоже, теперь его уже мало заботило, слушал ли кто его, или нет. Он продолжал.
Дни шли, парень работал, там, куда его отправили в командировку. Работа отвлекала его от дум, и он предавался ей с азартом и всецело. Телом отдавался, вниманием своим, работой мозга, но не душой. Душа его, понятно, была далеко, в месте средоточия его любви, в месте силы и притяжения. И каждое утро он просыпался с восторгом и надеждой, что вот сегодня уж точно придет письмо от нее. Кроме писем, не было других способов связи в тех местах. Ему представлялось лицо его милой, тянущееся к нему легкой улыбкой и алым рассветом щек сквозь гипюровую занавесь утреннего сна. Он говорил ей «Доброе утро!», а потом весь день томился ожиданием вечера, того холодящего момента, когда среди разбросанных на столе у входа в общежитие чужих писем он увидит то, что адресовано ему.
