Наташка, прощаясь: «ЗэМэ, берегите себя!»
Она: «Ничего, я и так красавЭц!»
Да, когда она говорит, в движении, в рассказах, вся в той жизни, она – прекрасна! Но ведь есть же пределы силам человеческим, ЗэМэ себя совсем не бережёт!
После болезни она потеряла ощущение вкуса и запаха.
ЗэМэ: «Теперь я только спрашиваю у Лены[53]: Солёное? Кислое?»
Мне все говорят: «Как же, Вы не чувствуете запахов!» – «Ну, так я и дерьмо не чувствую. Только вот жалко – цветы. – Пауза, она словно старается обнять все цветы, стоящие в комнате. – Но цветы я всегда чувствую».
Наташа, успокаивая меня на улице: «Слава Богу, что она ещё видит».
А вот как этот день описывает Наташа К. (Наталья Кожанова).
14 июля 1974 г.
Будильник звонит в 4.30. Надо в 6.20 на вокзал встречать своих болгар. Наскоро собираемся. Золотая Аняша! Она мне готовила все завтраки, за исключением тех, которые готовила Зэмэша. Надеваем всё теплое. Утро прямо-таки туманное и седое. Ни одного человека на улице, ни одной машины. Воскресенье. То ли мы дремлем, то ли город… По наивности мы собирались ехать на троллейбусе. К счастью, попалась попутка на тот же вокзал. Дядька оказался неплохой. Хоть рубль и взял, но в дороге был очень внимателен, ехал медленно, показывая город, и любил Ленинград вместе с нами. Тихо. Нам, как всегда, ужасно повезло. Никто не видит город в этот час. Он полон чьих-то ожиданий и обрывков снов. Я таращу глаза, мне до странности хорошо и слегка хочется спать. Улицы пусты, как сцена в закрытом театре, где сложены декорации и реквизит, а труппа ушла в «пассивный период». Бери, что хочешь, и играй любую пьесу. А город ждёт. Вот сейчас откроется дверь этого дома, и из него выйдет Т.В.[54] Ей 25. Или нет, пусть только 16. Она выйдет, посмотрит в сторону солнца и улыбнётся, как на своей школьной фотографии, чуть-чуть загадочной улыбкой Моны Лизы, улыбкой, как будто предназначенной кому-то и в то же время – никому. Вот она видит нашу машину и мои выпученные глаза. Она смеётся, машет нам вслед рукой и перебегает дорогу. Т.В., так рано, куда Вы? А здесь просыпается Зэмэша. Тихонько выскальзывает из-под одеяла, поглядывая на спящего Серёжу. Распахивает балконную дверь, на секунду застывает на пороге, мятая утренним сном, в длинной ночной рубашке до пят и босиком. Потом быстрым лёгким движением наклоняется к цветам. Что-то поправляет, разглаживает и ласково шепчет им. А Гога спит ещё, добродушно посапывая и похрюкивая во сне.
