осень, 1977 г.
Получила ваше замечательное письмо, вашими письмами вы мне открываете мои глаза на самою себя.
С «Последним сроком» так измучилась, исстрадалась, изревелась. Еду на репетицию в метро, достаю пятачок и сую его в разменный автомат: не лезет ни в десять копеек, ни в пятнадцать, ни в двадцать.
Так я горько заплакала!
– Вот, ничего у меня в жизни не получается, и роль не получается, даже монетку разменять не могу.
Выпал мне свободный вечер, – пришла домой, репетировала сцену, которая у меня не идёт, пришли соседи, – открываю дверь, опухшая от слёз, – Зинаида Максимовна, простите, пожалуйста, у Вас горе? Чем мы можем помочь.
Как-то Наденьке позвонила моя соседка Оля: Наденька, с З.М., что-то случилось. А со мной ничего не случилось, я просто репетировала.
Мартыхи! Премьера будет 30-го декабря.
Ах, если бы получилось так, чтобы вы приехали на Новый Год. У меня он хорошо складывается, 30-го премьера, 31-го вечером и утром 1-го Нового года спектакль «Валентин и Валентина», – а это значит, что в новом году я буду играть и играть! Целую и обнимаю вас всех, мои родные девчухи.
Ваша Зэмэха!
1977 г.*
Победа! Победа! Победа!
Первый день смотрели «единомышленники», они же «коллеги», они же «доброжелатели», – не говоря худого слова, худсовет театра. Я знаю, как они точили оружие и во время репетиций, и перед показом.
Второй день смотрела уже кодла, – городской худсовет, обком, горком, московская комиссия и даже КГБ, не говоря о критиках. И в том, и в другом случае обсуждение не состоялось!
Поздравили театр с замечательным спектаклем и разошлись по домам и поездам зарёванные! Значит, всё правильно!
Значит, надо не спать многими неделями, значит, надо приходить в полное отчаяние, значит, надо ходить ночью в парке, обливаясь слезами, шарахаться от случайных прохожих, которые оказывались соседями на третьем этаже и, увидев меня утром, сами шарахались от меня.
Значит, надо, возвратясь ночью после репетиции, репетировать так, что соседи звонили в дверь и спрашивали: «У Вас, наверное, горе! Чем мы можем помочь?»
Значит, надо в девять часов утра стоять в метро с пятачком в руке и пытаться сунуть его в разменный автомат и плакать большими-горькими слезами, молча, с непроизносимыми словами: «Ну, вот! Вот так ничего у меня не получается. Роль не получается. Господи! Да что у меня может получиться?! Даже монетку разменять не могу».
Мой Ваня много дней наблюдал за мной, – репетиции утром и вечером, а два дня репетиций вечерних не было, а я всё хожу в своём балахоне, вся потусторонняя, принесла ему мандарины на колосники, – он же у меня верховой – поднимает Небо в «Трёх мешках». И вдруг Вака мой говорит:
