Но лебеди величественно проплыли мимо, не обращая на нас никакого внимания.
Перед спектаклем поужинали в кафе «Аврора». Кафе, как и всё сейчас в Ленинграде, ремонтировали, окна были закрыты и завешены тюлем, внутри было почему-то очень светло и тепло, как осенью, когда придёшь из темноты и дождя домой, как в детстве, когда привозили на саночках из зимней метели в тёплую комнату с оранжевым абажуром.
Шли к театру по улице Росси, волновались. Народ ловил билеты, но гораздо меньше, чем обычно. Хотя, впрочем, это было заметно только нам. Стало ещё грустнее.
У театра взбудораженная толпа, оживление, последние попытки поймать билеты. Мы стоим на нашем месте и курим, всё, как прежде, но ещё немного, и всё рассыплется. Подъехала машина Сергея Юрского, на заднем сидении Наташа Тенякова, мы их сначала не узнали. Полвосьмого, последние судорожные затяжки. В проходной позвонили ЗэМэ, минуты через две она выбежала, сунула один билет:
– Идите к Пал Палычу, он ещё двоих посадить обещал, поставить стулья. – А потом (уже на бегу) – После спектакля здесь.
По лестнице поднимаемся на Малую сцену, находим там Пал Палыча, раздеваемся, оказываемся в фойе Малого зала: белые столы, стулья на колёсиках, стенды, фотографии. Собирается публика – ленинградская элита. Мы ходим среди публики, нам интересно знать, что говорят, что думают.
И вот спектакль кончился.
Спектакль – средний, но смотрится с большим напряжением, первое действие всё на истерике, в основном благодаря Наташе Теняковой. Очень слабый текст, несовершенное воплощение, абсолютно не расставлены акценты, спектакль – цепь приёмов, порой сшитых белыми нитками. Блестящий актёрский ансамбль. Но главное – было абсолютно непонятно, почему этот текст ставит именно Сергей Юрский, что взволновало именно его? Не хотелось отвечать, что просто неустроенность быта или несовместимость двух миров стали главными нервами спектакля. К тому же сам Юрский явно играл не чудака, он был, как всегда, умён и рационален.
Меня спектакль очень угнетал, в нём не было полёта и веры, как в «Мольере» или в «Кошках-мышках», когда жизнь и счастье прорываются «вопреки».
В голове неотступно вертелась строчка:
– Вы когда-нибудь скучали по себе.
Спектакль кончился, и нужно было идти к ЗэМэ, разговаривать, хвалить и радоваться. Ещё не зажгли фонари, потом они неожиданно вспыхнули, отразились в глазах и в Неве. Вышла ЗэМэ с цветами в кувшине. Кувшин подарил Юрский, в честь премьеры, в кувшин вложил записочку:
