Лика вернулась в свой кабинет, достала таблетки и запила. Слишком много таблеток в последнее время. Лучше бы не приходить сегодня, а прямо ехать в командировку. Но вчера она обещала описать снимки срочных больных. Лика нащупала артерию на своем запястье и прислушалась к пульсу. Опять подскочило давление. Стало теперь повышаться от малейшего напряжения, даже от вполне нормальных мелочей на работе: забыли, не принесли, не поняли с полуслова. Приходится замирать в долгой неподвижности, тогда боль в висках медленно утихает.
Но при всех этих неприятных ощущениях — и давящей изнутри, распирающей голову боли, и напрасно потерянного на часовке времени, и раздражения оттого, что долго не несут снимки и поэтому она опаздывает в подшефную больничку в маленьком районном центре, — при всех этих привычных, в общем, ощущениях было сегодня и что-то новое, какое-то неясное, слабое удовольствие. Лика поудобней устроилась на стуле, прикрыла глаза и двинулась вспять времени, выясняя источник удовольствия. И увидела насмешливое лицо Садчикова, дружно порицаемого коллективом.
Рано или поздно коловращение отношений и поступков выводит каждого к противостоянию одного и всех. Каждый кратковременно или надолго оказывается одним, а другие — всеми, протягивающими могучую руку массы к жиденькой позиции единицы. И сколько могла помнить Лика, один всегда выглядел жалко. Один или лгал, или каялся, не чувствуя раскаяния, или злился, мелко пощипывая других, чтобы ясно стало, что вы не лучше меня и тем самым я не так уж плох. Эти ситуации всегда вызывали в Лике стыд и портили настроение, она не любила подобного рода собраний и по возможности уклонялась от них.
Садчиков вел себя иначе. Он не оправдывался, не обвинял и не каялся. Он просто был тем, чем был. Естественно был среди всех, естественно был один. Он не испугался отъединения, потому что этого отъединения не ощутил. Едва пятиминутка закончилась, как он забыл о ней, подхватил под руку уролога Кириллова и заспорил с ним о ретропневмоперитонеуме по методу профессора Шарова.
От Садчикова и шло это ощущение удовольствия, удовольствия от здоровой, неущемленной натуры, удовольствия от дерзкого, выламывающегося из рамок ординарного порядка характера. В конечном счете, это было удовольствие от силы человека. Давно, надо сказать, не испытываемое ею удовольствие.
Санитарка положила перед ней снимки. Следовало сделать замечание за задержку, санитарка — неряха и растяпа, каждый день что-нибудь теряет, а разобидевшись, бежит подавать заявление об уходе, и Главная каждый раз лично упрашивает ее остаться, — санитарок хронически не хватает. Лика взглянула в упрямое, низколобое личико, прочла в нем торжествующую готовность в двадцать первый раз написать заявление и промолчала. Санитарка разочаровалась. Санитарка осталась в кабинете и двигала стульями. Стулья скрипели и взвизгивали. Как она умудряется выжимать эти звуки? Пять минут. Десять. Вместе с внезапным бешенством к голове хлынула новая боль. Стулья за спиной стучали и двигались.
