Тишина.
Вздох.
Морковку вырывают из моих рук, вместо неё суют кусок мяса.
— Это… — непонимающе начинаю я, круглыми глазами глядя на пиршество на своей ладони. Святотатственным кажется даже касаться такой вкусноты какой-то там перчаткой.
— Тихо! Не говори не слова, пока я не передумал, — обрывает меня чужак и с ожесточением вгрызается в остатки моей морковки.
Следующие несколько минут тишины наполнены блаженством. Растягиваю их, как только могу. Сероглазый расправился с морковкой, потом — в два укуса — с моим последним яблоком, и теперь сидит, бросая раздражённые взгляды то на меня, то на лес, порывается снова в путь, а я всё смакую по маленькому кусочку чудесное ароматное мясо. И конечно, веду себя ужасно эгоистично, и надо бы отдать больному… недавно больному… но это выше моих сил.
— Так, говоришь, отец и дед — охотники? — неожиданно вкрадчиво спросил чужак совсем близко. И когда успел подсесть?
Я закашлялась.
Меня от души хлопнули по спине так, что я сорвалась с бревна и чуть было не плюхнулась прямо в траву. Сероглазый удержал — схватил чуть повыше локтя, крепко сжал.
— Мда уж. И мускулов, прямо скажем, совсем никаких. Тебе не мешало бы хоть топором помахать на досуге, мелкий.
Я хотела было возразить, что для заготовки дров у меня тоже заклинание имеется… но промолчала. Грозовой взгляд совсем близко — пристальный, испытующий, острый. Жар кольца на пальце — оно раскалено, снова на пределе возможностей…
Прямо на колени чужаку прилетела дохлая мышь.
«Вот! Я всё видел. Может взамен съесть это. Заодно от тебя отвяжется».
Совёнок уселся мне на плечо, довольный после удачной охоты.
Сероглазый с проклятиями вскочил, стряхивая с себя подношение. Кажется, он тоже таким не питается. Я торопливо пересадила Совёнка на запястье и убежала вперёд. Снова прокладывать путь через спутанный лесной подлесок — и надеяться, что со спины незаметно, в каком смятении нахожусь.
Остаток пути мы снова преодолели в молчании.
Наконец, на исходе дня, когда я уже стала опасаться, что чутьё и память подводят, когда небо начало блекнуть и терять дневные краски, а лес — по-особому пахнуть вечерними мокрыми травами, звучать вкрадчивыми шумами просыпающегося ночного зверья, мы вышли к заросшей по самые брови землянке Верды.
Я не была здесь пять лет, с самой её смерти.
