. Земцов полагает, что непосредственно в Москве от пожаров, голода, ран и болезней, а также от рук оккупантов, а то и от рук соотечественников могло погибнуть до 6–6,5 тыс. человек
[362].
Важным свойством наполеоновской пропаганды было стремление соблюсти видимость объективности в подаче информации. При этом не все во французском обществе полностью доверяли газетам. Так, в частной переписке периода войны 1812 г. можно найти свидетельства недоверия населения к газетам и бюллетеням[363]. Чтобы убедительно доказать населению империи и всей Европы правдивость наполеоновской пропаганды, французская пресса нередко публиковала выдержки из английских газет, освещавших события в России.
В середине октября 1812 г. Moniteur в подтверждение собственных слов перепечатала небольшую заметку из английской газеты The Statesman: «Московский пожар, – писала английская газета, – это безумный, варварский акт, который никогда не совершили бы представители цивилизованных народов. В дополнение ко всем ужасам этой катастрофы нужно упомянуть о 30 000 раненых и больных русских, которых бросили умирать в огне по приказу Ростопчина. Такой поступок можно сравнить только с действиями Суворова, который перерезал в Измаиле 70 000 мужчин, женщин и детей и устроил избиение в Праге под Варшавой»[364]. Подобное сравнение восстанавливало в памяти европейцев ставшие уже стереотипными картины русского варварства, которые в устах союзников России должны были звучать особенно убедительно. Неслучайно и сравнение московского губернатора с Суворовым, который традиционно был символом жестокости и варварства русских. В другой раз Ростопчина назвали русским Маратом, чтобы подчеркнуть его жестокость по отношению к собственному народу[365].
Оценки английских газет событий в России в целом подтверждали установки французской пропаганды, а в чем-то были даже жестче. В устах союзников обвинения русских в варварстве должны были звучать особенно убедительно. Подобные заметки свидетельствовали также об определенном недоверии, которое существовало в английском обществе по отношению к Российской империи. Соответственно, французские читатели могли усомниться и в прочности англо-русского союза как такового.
В 1812 г. французская пропаганда использовала и ряд других устойчивых стереотипов о русской армии. В сообщении о взятии французами Смоленска читателям напоминали о том, что русские войска ведут себя на собственной территории столь же жестоко, как и на вражеской
