. Вместе с тем расширение этой концепции на все страны Европы представляется необоснованным, не говоря уже об использовании термина «русофобия» применительно к текстам эпохи Просвещения. В нашем исследовании по отношению к сочинениям о России политиков и журналистов конца XVIII – начала XIX в. нам кажется более корректным использовать словосочетания «русская угроза» и «русская опасность», что тоже требует некоторых пояснений.
Северная война дала толчок к столкновениям между Россией и Европой на поле пропаганды: впервые началась «война перьев» с участием дворов Стокгольма, Петербурга и сочувствовавших им кругов в разных уголках Европы. Ключевым понятием в полемике становится «равновесие сил». Д. Дефо – автор памфлета «The Balance of Europe» (Лондон, 1711) предлагал при установлении европейского баланса сил не принимать в расчет Северную Европу, то есть Россию, однако военные победы Петра сделали это невозможным – понятие «северный баланс» окончательно закрепилось в политическом лексиконе века. Швеции, по мысли ее сторонников, отводилась роль сдерживающего барьера против России. Впоследствии концепция баланса сил получила широкое развитие[122]. То есть Россия чаще всего изображалась как угроза военно-политическому балансу держав континента, а не угроза «цивилизации». На протяжении века точки зрения и концепции эволюционировали, и в начале XIX в. конфликт России с революционной Францией уже преподносился именно как столкновение «варварства» и «цивилизации», но только французскими публицистами, поскольку для прочих стран хозяин дворца Тюильри представлял большую угрозу, чем русский император.
Первый раздел Польши и результаты русско-турецких войн показали миру, что попытки России расширить свои территории за счет соседних государств не были единичным эпизодом. Все это внушало серьезные опасения европейским политикам и публицистам. Но теоретическая мысль по-прежнему продолжала идеализировать Россию»[123].
Используя термин «русская угроза», мы не заявляем о существовании во Франции конца XVIII в. этнических фобий (они, безусловно, существовали применительно к соседним народам: австрийцам, англичанам, испанцам и т. д.) и иных коллективных представлений относительно России, поскольку формирование их на национальном уровне стало возможным только после начала непосредственных крупных военных конфликтов с участием этих стран. Концепция «русской угрозы» для баланса сил в Европе очень продолжительное время оставалась достоянием дипломатических кабинетов и реже оказывалась в международных новостях в газетах. Поэтому в нашей работе, которая, хотя и охватывает всего 25 лет европейской истории, речь идет всякий раз о разных типах «угроз» со стороны России: в одних случаях о реальных военных, как во время столкновений с антифранцузскими коалициями, в других – о торговых, географических и стратегических угрозах, каковыми были, например, разделы Польши и победы над слабеющей Османской империей, в третьих – об угрозах воображаемых, где российские народы, в духе литературной моды на античность, превращались в «гуннов», «вандалов», «антов» или «герулов», которые якобы покинули свои традиционные места обитания, чтобы разорять плодородные земли Европы и покушаться на Французскую республику, олицетворявшую собой добродетели Спарты, Афин и Рима
