Да, во всем виноват только он сам. И сейчас ему стало так же стыдно, как в тот момент, когда Толкын с гневом отбросила его руку. Теперь он смотрел на девушку с мольбой и отчаянием, мысленно заклиная ее забыть все и простить его. Но Толкын и не смотрела в его сторону. Казалось, она с нетерпением, ждет часа, когда можно будет избавиться от своего спутника. И Наурызу становилось все тяжелее.
Утром он даже не хотел ехать вместе с ней. Но на бекете не оказалось другой подводы, которая могла бы подвезти его до железнодорожной станции. Ему ничего не оставалось, как смирить свою гордыню. «К чему приводит дедовский дастур[14]… Считаю себя борцом за счастье трудового народа, образованным человеком, на студенческих вечеринках и диспутах проклинаю калым, и после всего этого — такой мерзкий поступок! Как гадко! Скотина — и только!..» — казнил себя Наурыз.
О, если бы что-нибудь случилось с лошадьми. Тогда он взял бы Толкын, замерзшую и обессиленную, на руки, как маленького ребенка, и с радостью донес до порога ее дома, а сам молча отправился дальше.
Но с лошадьми ничего не случилось, сани тоже остались целыми. И к вечеру, когда зажглись хитроглазые электрические лампочки, под стук колес проходящего на запад поезда они приехали на станцию. За железнодорожным переездом Наурыз попросил остановиться. Он холодно попрощался с шустрым стариком, как будто тот был виноват во всем, что случилось, буркнул Толкын что-то похожее на «спасибо» и, взяв свой маленький чемоданчик, отправился на вокзал. Только теперь он заметил, что хотя еще метет колючая морозная поземка, буран затих.
Толкын попыталась было распрощаться с джигитом поприветливей, даже протянула ему руку. Наурыз сделал вид, что ничего не заметил. Сделав несколько шагов, он резко обернулся и почувствовал, что девушка плачет. Ему стало не по себе, но он не вернулся.
На вокзале Наурыз машинально сдал чемоданчик в камеру хранения, купил билет к зашел в трактир. Еда показалась ему пресной, будто была приготовлена из травы и без соли. И куда бы он ни шел, где бы он ни останавливался, всюду перед его глазами, как наваждение, возникала красавица Толкын.
За несколько часов до прихода поезда он сдал свой билет обратно в кассу, уплатив положенный штраф, и поднялся на второй этаж, где находилась комната отдыха. Там он занял свободную койку, разделся и лег, укрывшись с головой полосатым байковым одеялом.
«Зачем она вышла из саней вслед за мной? Почему она протянула ему руку? Почему заплакала? Нет, заснуть, видно, не удастся…».
