Впоследствии я с особым вниманием и с большой для себя пользой прочел основные труды Ж. Годшо и быстро понял, как истории Французской революции повезло, что этот французский историк еврейского происхождения[502] выбрал именно ее. Происхождение, по признанию самого Ж. Годшо, сыграло решающую роль в окончательном определении его научных интересов. Лишившись материнской ласки в шестилетнем возрасте, Ж. Годшо много позже вспоминал об одном из эпизодов своего детства: в 1911 или 1912 г. в своем родном городе Люневилле, проходя в одном из парков мимо памятника аббату Грегуару, он спросил у матери, кто это? Мать ответила: человек, которому они, французские евреи, обязаны тем, кем они есть. Пятилетний ребенок, естественно, не мог осмыслить всю суть ответа, но позднее он узнал о деятельности аббата Грегуара, ратовавшего в 1791 г. в Учредительном собрании за предоставление проживавшим во Франции евреям полной свободы передвижения, равенства в гражданских правах с французами[503] и достигшего на этом неимоверно сложном пути блестящего успеха[504]. По признанию историка, после этого «откровения» он стал испытывать восхищение Французской революцией, что побудило его с самого начала своей учебы в высшем учебном заведении заинтересоваться ею и специализироваться на этом важном периоде истории Франции[505].
С годами, по мере углубления в сложные перипетии французской историографии, интерес к этому именитому исследователю у меня возрос. Тому были разные причины. Прежде всего, я заметил, что Ж. Годшо был историком-архивистом, а это обстоятельство для меня имеет первостепенное значение: так меня воспитывали мои наставники еще в студенческие годы, а позднее на необходимости использования архивной документации для воссоздания полноценной картины исторических событий упорно настаивал и В.М. Далин. Уже первая серьезная монография Ж. Годшо о комиссарах Директории поразила меня обилием использованных первоисточников, извлеченных из архивов различных европейских стран (Германии, Швейцарии, Италии и др.), и скрупулезным их изучением.
Со временем я стал еще выше его ценить за колоссальные разносторонние знания, обширнейшую эрудицию (я всегда считал ее одним из основных достоинств историка), во многом способствовавшую расширению моей собственной. Особо хотелось бы подчеркнуть также ясность его языка. Блестящий стилист, Ж. Годшо, как никто из его французских коллег, умел выражать сложнейшие мысли доступным языком и зачастую в художественной форме. Ряд его глубоко научных книг, таких как «Взятие Бастилии», «Контрреволюция» или «Граф д’Антрэг», написаны столь живо и увлекательно, что почти не отличаются от остросюжетных художественных романов Ж. Санд, Э. Сю или А. Дюма-отца.
