Глаза у обоих были красны от слез, Костя еще всхлипывал.
– Ну вот, Борис, сколько раз я говорила, что дядины ораторские дела до хорошего не доведут, так и случилось. Весной 1917 года по разным митингам бегал да кричал: «Мы эсеры! Мы революционеры!» Вот теперь и «доэсерился», арестовали твоего дядю! Что делать-то будем?
Сказала она это хоть и сердито, но со слезами в голосе. Боря спросил:
– Что, они так и не сказали, за что арестовали дядю Митю?
– Не пойму никак, сказали, будто за то, что он был эсером. Так ведь он этого ни от кого не скрывал. И в чем же здесь преступление, мало ли кто кем был, так всех и арестовывать нужно… Ничего не пойму, а каково ему с его здоровьем в такой холод в тюрьме сидеть!
Боря был очень польщен и горд тем, что Анна Николаевна жаловалась ему как взрослому и как будто ждала от него какой-то поддержки, он как можно солиднее сказал:
– Надо будет завтра пойти и узнать, где сидит дядя Митя, может быть, ему принести что-нибудь надо. А вы, Анна Николаевна, не волнуйтесь, бабусю тоже вот так арестовывали, я еще маленький был, а помню… Подержали два дня и выпустили, наверно, и дядю Митю скоро выпустят.
– Ну вот, какова мать, таков и сын… Как мне теперь на службу-то в госпиталь показаться, ведь там, наверно, уже знают об аресте, меня тоже могут уволить… Что тогда есть будем?
– У нас картошки много, свекла, брюква есть, будем мелекес делать, – пытался успокоить начавшую опять плакать тётку мальчик.
Анна Николаевна взглянула на Борю и сквозь слезы улыбнулась:
– Да, так на одном мелекесе и проживём. Заметив её улыбку, Борис осмелел ещё больше.
– Анна Николаевна, а знаете что, я завтра в школу не пойду, a зайду в тюрьму, я знаю, где она (здание тюрьмы находилось почти рядом с Бориной школой). Узнаю, где дядя Митя и что ему нужно. Ладно?
– Ну, что же, ты, пожалуй, прав. Конечно, прежде всего надо узнать, где он и что ему нужно. Утром пораньше напеку пирогов с картошкой, ты их с собой захватишь… В тюрьму идти, так обязательно надо с собой что-нибудь из еды нести… А я на работе попрошу Николая Васильевича узнать, за что и надолго ли посадили дядю. Он партийный, ему, наверно, скажут, а для меня он все сделает…
Последние слова Анны Николаевны покоробили Борю, уж больно часто слышал он это имя во время ссор дяди и тётки, и ему совсем не хотелось, чтобы в их «семейное», как он считал дело, вмешивался кто-то посторонний, да еще, как Настя говорила, «полюбовник»… Однако возразить что-либо тётке не решился.
