Случилось это так.
В один из ясных январских морозных вечеров, после занятий по физкультуре, заключавшихся в прыжках через коня, борьбе и боксу, введенных в этой школе как эксперимент, которые Боря очень любил, он возбужденный и раскрасневшийся чуть не галопом мчался домой, чтобы успеть засветло сделать все дела на дворе. Радостный и довольный жизнью, он взбежал по лестнице, влетел в кухню и увидел сидящую у стола плачущую Настю.
– Ты что ревешь? От Анны Николаевны попало? – небрежно спросил Боря, направляясь к двери, ведущей в комнаты, сбрасывая на ходу свой поношенный полушубок, приспособленный из старой охотничьей куртки дяди Мити. Настя схватила его за рукав.
– Да тише ты, оглашенный! – прошептала она сквозь слезы, несчастье у нас, Дмитрия Болеславовича арестовали!
– Как арестовали? – опешил Боря. – За что?
– Откуда я знаю. Пришли с ним какие-то двое, с работы его привели, стали рыться в бумагах… Все в кабинете перевернули. Анна Николаевна дома была, с ними ругаться начала… Ну, они ничего, порылись, порылись, не знаю, нашли ли чего, но только потом говорят: «Собирайтесь, возьмите белье, кружку, ложку, мыло, полотенце… пойдете с нами».
Анна Николаевна плачет, Костя тоже, ушли они в спальню, там и сидят. А я ему собрала, что велели, еще хлеба, колобков овсяных положила в узелок. Взял он этот узелок, голову опустил и спрашивает: «Я с женой и сыном прощусь? Можно?»
– Можно, можно, – говорят, – только побыстрее.
Он зашел в спальню, о чем они там говорили, не знаю, а только минут через пять вышел оттуда совсем убитый. «Пойдемте», – говорит и ушли. Ушли они совсем недавно, наверно, еще и часу не прошло. Ты садись, поешь, да дров пойди наколи, надо печку топить. Холодно в комнатах-то.
Боря наскоро похлебал остывшего чечевичного супа, бывшего, как и мелекес, одним из самых частых блюд в семье Пигута. В то время в пайке Анны Николаевны вместо крупы почти всегда давали чечевицу. Поел мелекесу и пошел колоть дрова. Наколов и набрав большую охапку березовых поленьев, Боря зашел в коридор и осторожно положил дрова у дверцы печки, в которой уже копошилась Настя, складывая из лучинок костерик и поджигая его свернутой в трубочку, густо чадившей берестой.
Как можно тише он зашел в дом, в спальне его приход был услышан, и оттуда раздался голос Анны Николаевны:
– Борис, это ты?
– Я, – ответил Боря.
– Подойди сюда.
Боря несмело вошел в спальню. В эту комнату он заходил очень редко, да и то только тогда, когда Анны Николаевны не было дома. Она сидела на своей кровати, крепко прижав к себе Костю.
