Та подошла к нему поближе и, понизив голос, как будто их кто мог услышать, сказала:
– Это ейный начальник, начальник госпиталя… Говорят, что он будто у Анны Николаевны вроде как в полюбовниках. Ну да кто их разберет, я сама-то ничего не видала. Это тут одна из санитарок говорила. Ты только смотри не сболтни где, что я тебе сказала, а то мне знаешь что будет…
– Да не бойся, не скажу, что я маленький что ли.
Боря прошел в кабинет дяди и сел за стол, чтобы приготовить уроки, но занятия в этот раз у него продвигались туго. Голова его была занята другим. Из книг он знал, что значит слово «любовник» или «полюбовник», но как-то не представлял, что такой именно человек может быть у кого-нибудь из его близких, и не в каком-нибудь там романе, а в настоящей жизни. Ему стало немного жаль дядю Митю, и в то же время он почувствовал к нему нечто вроде презрения. К Анне Николаевне у него впервые со времени его появления в Кинешме появилась неприязнь и какой-то необъяснимый интерес.
– Ведь она, выходит, вроде как Анна Каренина… – думал Боря. Он только что прочитал этот роман. На полках, около которых он спал, между прочими книгами находилось полное собрание сочинений Толстого, а так как до этого Борис его не читал, то теперь «набросился».
Конечно, мальчишке в 14 лет многое в произведениях такого писателя, как Лев Николаевич Толстой, было непонятно, но сюжет – фабула романа до него доходил. А кому же неинтересно в свои четырнадцать лет вдруг увидеть рядом с собой живую «Анну Каренину»…
Естественно, что любопытство Бори в части «Вронского», то есть Николая Васильевича, возросло. Он представлял себе его в роде того, который нарисован на иллюстрациях к этому произведению Толстого: высоким, молодым, с черными закрученными усами и непременно в военной форме. Как мы потом узнаем, этот «герой» оказался совсем не таким. Да как потом Борис понял, он в качестве «героя» фигурировал только в ссорах между супругами, а на самом деле был совершенно безобидным знакомым Анны Николаевны.
После этой ссоры положение мальчика в семье Пигуты как будто еще более упрочилось.
Во всяком случае, с тех пор, как только начиналась очередная баталия, он, уже не дожидаясь ее апогея, забирал Костю, уводил его из дома или запирался с ним и Настей на кухне, предоставляя супругам «выяснять свои отношения» наедине. И ни один из них против таких «самочинных» действий племянника не протестовал. Они даже как будто были довольны, что Костя, которого они оба по-своему любили, больше не является свидетелем этих сцен.
