В сопровождении его они вышли на перрон, шли по нему до самого конца, затем спустились на рельсы, пересекли несколько путей и подошли к длинному составу из одинаковых серо-зелёных вагонов. Железнодорожник залез в один из вагонов, отпер дверь своим ключом и, сказав «заходите», скрылся в вагоне.
От земли до первой ступеньки лестницы, ведущей в вагон, было так высоко, что Боре пришлось сперва лечь на нее животом, затем, подтянувшись на руках, поставить на нее колено и лишь после того забраться ногами. При всех этих гимнастических упражнениях ему очень мешала банка с медом, которую он так и не решался выпустить из рук. Следом за ним залез на лестницу, а затем зашел в вагон и дядя Коля, внеся Борину корзинку. В вагоне, хотя он до этого и был закрыт, сидело уже порядочно народу (видно, у этого железнодорожника много знакомых, подумал Боря). Они сумели найти свободную полку, на самом верху (третью, так называемую багажную), и Боря забрался на нее. Он находился под самым потолком вагона, там было темно, тесно, ничего не видно в окно, находившееся значительно ниже, но дядя Коля остался доволен:
– По крайней мере, никто тебя тут не потревожит. Устраивайся и спи себе до самой Кинешмы. Ехать можешь спокойно. Дальше поезд все равно не пойдет. Завтра утром будешь на месте. Держи свой билет, не потеряй, смотри! Счастливого пути тебе. До свидания. Мне еще в институт надо сегодня забежать…
Дядя Коля передал мальчику билет и, спустившись со второй полки, на которой он сидел до этого, примостившись с боку какого-то солдата, так сладко спавшего, что он даже не пошевелился, когда Боря перелезал через него на свою верхотуру и когда потом Околов сидел около него, разговаривая и прощаясь со своим подопечным.
Уже стоя на полу вагона, он помахал Борису рукой, еще раз сказал «до свидания» и быстро направился к выходу… Николай Макарович Околов, а это был именно он, с большим правом мог бы сказать Боре не до свидания, а прощай, потому что никогда в жизни им больше встретиться не удалось.
Устроившись поудобнее, упершись головой в корзину и прижав к животу свою злосчастную банку, Боря свернулся калачиком и скоро заснул. Прошлую ночь он почти не спал, сначала ждали поезда в Торбеево, затем всю дорогу простояли в вагоне на ногах, днем после приезда в Москву отдохнуть тоже не пришлось, он был вынужден все время быть начеку: в вокзальной толпе шныряли разные оборванцы – взрослые и мальчишки, и то и дело раздавался чей-нибудь крик, возвещавший о том, что мешок, корзину или узел у зазевавшегося пассажира «увели» или «стибрили», как тогда было принято говорить.
