Боре очень хотелось получше осмотреться вокруг, он встал ногами на корзину, помня наставление дяди Коли, так звали Околова, что корзину оставлять нельзя, и, продолжая прижимать свою заветную банку с медом, огляделся по сторонам.
Теперь ему удалось рассмотреть и большие окна вокзала, и грязные стены, коегде залепленные старыми плакатами, призывавшими добить Врангеля, всем пролетариям сесть на коня, беспощадно бороться со вшами и тифом, оказать помощь голодающим Поволжья и еще много других, содержание которых он не мог разобрать: они были слишком далеко.
В одном из углов зала около длинного прилавка толпились люди, которые чтото покупали и ели, ему захотелось есть и пить с новой силой. Но помня строгие наставления Околова, он проглотил слюну и уселся на свою корзину.
Ему казалось, что прошло очень много времени, пока вернулся дядя Коля. Но вот наконец и он.
– Ну, Борис, нам повезло! – весело сказал он. – Билет я тебе купил, поезд пойдет через два часа, и ты приедешь в Кинешму утром. Тебя там встречают?
– Да нет, я не знаю… – смущенно ответил мальчик, ему было стыдно признаться, что он едет незваным, непрошенным и что, конечно, его не только никто не встречает, но даже и не ждет.
– Ну а адрес-то у тебя есть?
– Адрес-то есть.
– Ну, тогда ничего, ведь Кинешма не Москва, не заблудишься… Постой, да ведь ты, наверно, есть хочешь?
– Да, – признался Боря, – и пить тоже!
– Посиди еще немного, я пойду в буфет, чего-нибудь тебе куплю. Можно было бы в столовую пойти, да не стоит с вокзала уходить; видишь, сколько народа едет, неизвестно, как в вагон заберешься. Подожди немного… – с этими словами Околов пошел к буфету. Он вернулся, неся в куске газеты черный бублик и два бутерброда из черного хлеба, но зато с настоящей колбасой. В другой руке он нес бутылку с какой-то жидкостью.
– На. Ешь и пей! Пить придется прямо из бутылки.
Парнишка принялся за еду. Хлеб был хотя и темный, но не ржаной, а пшеничный, такого хлеба и у бабуси, и у Стасевичей давно уже не пекли. В бутербродах, кроме хлеба, была и чайная колбаса, а её Боря вообще не ел чуть ли не с 1916 года, и, конечно, она показалась ему необычайно вкусной. С большим удовольствием выпил он сладкую с кислинкой и запахом воду, бившую в нос и немного шипящую; он знал, что такая вода называется «лимонад», но и ее ему не приходилось пробовать много лет. Едва мальчик покончил с едой, как вернулся куда-то уходивший дядя Коля и, сказав, что ему удалось через одного знакомого железнодорожника получить разрешение на посадку, взял Борину корзину. Протискавшись через толпу, они подошли к небольшой двери, над которой висела табличка «Служебный вход». Там их ждал усатый пожилой человек в железнодорожной фуражке.
