Но вот однажды Борис не вытерпел, неизвестно, чем и как он оказался подогнан, но он решил пойти к Шуре на квартиру. Она жила в той самой квартире, где раньше жили Алёшкины, у Писновых, и все подходы к этому дому Борис знал, как свои пять пальцев. В этот вечер Шура рано убежала с комсомольского собрания, ссылаясь на занятость на работе, и не осталась на разучивание новых песен, которым комсомольцы почти всегда занимались после собрания еще больше часа. Через час после её ухода Борис последовал за ней. Он быстро прошмыгнул мимо освещенных окон хозяев дома и обратил внимание, что окна Шуркиной комнаты задернуты плотными занавесками. Вначале он подумал, что её нет дома и она действительно на работе, и ему даже стало немного стыдно за себя.
Крадусь, как вор, – подумал он. – И ладно было бы, если бы я её любил, а то ведь так, сам не знаю зачем, просто чтобы нацеловаться досыта. Глупо!
Он было хотел повернуться и уйти со двора, но вдруг заметил в одном из окон проблески света между двумя шторами. Он не удержался…
В одно мгновение он уже стоял на узенькой завалинке, прильнув лицом к стеклу, и через щелку смог кое-что разглядеть. Первое, что он увидел, это стол, а на нём тарелки с остатками еды, фруктами и о, ужас! – даже бутылка с вином. Скользнув взглядом дальше, Борис заметил полураскрытую постель, а на ней полураздетую Шурку, лежавшую рядом с (кто бы мог подумать?) длинным белобрысым Гетуном.
Борис, чуть не вскрикнувший от возмущения, спрыгнул с завалинки и побежал вверх по огороду к узкой калитке, которой они раньше часто пользовались, выходя в военкомат.
В комнате, наверно, услышали его прыжок и топот ног, потому что Гетун в нижней рубахе, босиком выскочил на крыльцо и, держа в руке маузер, громко крикнул:
– Эй, кто тут, выходи! Стрелять буду!
Но Борис был уже за пределами огорода. Однако, зная сумасшедший нрав Гетуна, про которого говорили, как про самого несдержанного и неуравновешенного работника ГПУ, он затаился и промолчал. Хотя он раньше даже дружил с Гетуном, и тот, конечно, услышав его голос, узнал бы его, но Борис подумал:
– Этому дураку, да еще выпившему, ничего не стоит и в меня выстрелить… Пропадешь ни за что…
С этих пор Сальникова перестала представлять для Бориса даже чисто внешний интерес, наоборот, она вызывала у него какое-то презрение и даже сожаление. Ведь в то время комсомольцы боролись против употребления вина самым категорическим образом, каждая выпивка, даже каждая рюмка вина, считалась почти что преступлением. Ну а то, что увидел Борис у Шурки, было похоже уже на настоящий разврат. Он, правда, никому не рассказал об увиденном. Как-то раз, когда Шурка под влиянием очередного каприза вдруг захотела остаться с ним наедине и вновь помучить его своими поцелуями, а они задержались в классе, где проходило собрание, заканчивая протокол, он встал из-за стола, за которым сидел рядом с Сальниковой, и, собрав свои книги, направился к двери. Она окликнула его:
